Кирилл Берендеев - Осада (СИ)

– Это катастрофа, – пробормотал вслух я, после чего услышал короткие гудки, президент не выдержал, повесил трубку. Мне показалось, я озвучил его самые черные мысли. Попытался перезвонить, но связь срывалась, Денис Андреевич заблокировал аппарат, я беспомощно опустил мобильник, и снова подошел к телу, почему-то его никак не могли увезти. Вышел из-под прицела камер, на темную сторону шоссе, к своему павшему «Фаэтону», забрался внутрь, проехал несколько сот метров, но остановился и опустил стекла, прохладный воздух ночи сквозил, овевая разгоряченное лицо. Странно, я давно уже не сидел вот так, в машине, высунувшись в окно и разглядывая спустившуюся ночь. Я давно не опускал стекол, не помню, опускал ли я их вообще когда-нибудь, в этой машине точно нет. И стоял ли посреди улицы, в стороне от шума и гама, дожидаясь неизвестно чего. Всегда находились срочные дела, или пустые дни надо спешно наполнять чем-то, и находилась Милена или Валерия, или, как в тот день, обе сразу…. Один в машине, стоящей посреди шоссе, смотрящий в никуда, среди безбрежного потока мыслей, не желающий ни спешить, ни загонять себя, ни забываться… словно с запозданием в тридцать один год я выглянул на мир из своего убежища, мир встретил меня прохладным ветром, темнотою и непривычной и ему и мне тишиной, если не обращать внимания на шум позади, изредка долетавший до моего пристанища.

И лишь по прошествии часа медленно повел свои четыреста пятьдесят лошадей небесной колесницы обратно, на стоянку в конюшню небожителей. Столь медленно, что редкий транспорт, что частный, что государственный, шарахался от моей машины с федеральными номерами, оснащенной мигалкой и спецпропуском, позволяющим ехать, как угодно на любой дороге, выходить как удобно из любой ситуации, но тем не менее, соблюдавшей положенное ограничение в шестьдесят километров в час. Стекла «Фольксвагена» оставались по-прежнему опущенными, всякий водитель мог заглянуть в тонированное нутро и увидеть владельца, но никто не смел глядеть в мою сторону.

Так, несуразно медленно я вкатился в надежно укрепленный бастион Кремля. Узнал, что президент начал заседание Совбеза, а внутрь просочились журналисты, вроде бы кто-то их приглашал, но кто именно, сейчас сказать сложно. И уже появились вопросы относительно неучастия Пашкова, отвечать на которые пришлось уже мне, внезапно представшему пред взором журналистов, – узнав во мне помощника президента, вхожего в Совбез, немедля засыпали вопросами. Приходилось юлить и изворачиваться, вспоминая все те же приобретенные в годы работы в газете умения. В итоге, обе стороны расстались к обоюдному удовлетворению. А меня пригласили в зал заседаний Совета безопасности.

Странно было видеть горстку людей, ютящихся в дальнем конце зала за бесконечным столом. Я вошел, поздоровался сразу со всеми, присел за свободный стул. Кресло по правую руку Дениса Андреевича пустовало и эта пустота сильно действовала на нервы, но никто не осмеливался опуститься на место премьер-министра, тем более сидящий рядом с ним Яковлев, бросавший косые взгляды на дорогую обивку и ерзающий на стуле, словно школьник, желающий под любым предлогом сбежать с занятий. Я медленно присел, президент повернулся ко мне, долго молчал, наконец, произнес:

– Артем Егорович, вы сегодня побывали… – горло перехватило, он прокашлялся, – вас отправили определить степень народного… настроения среди москвичей и гостей столицы. Мы вас внимательно слушаем.

Может, он выгораживал таким образом, мое значительное опоздание на Совет? Тогда почему не было звонка… хотя да, ни отсюда не позвонишь, ни сюда, зал намертво закрыт системой шумоподавления, единственная связь проходила через локальную сеть Администрации, теперь же мониторы даже не включались, поблескивая тускло черным, обозначая отрезанность собравшихся от мира, окончательную и бесповоротную. Совет безопасности превращался в балаган, никакой информации извне, никакой связи с внешним миром. И лишь съежившаяся, приникшая к столу дюжина бывших властителей дум, потерявшая своего лидера и боящаяся завтрашнего дня, очень боящаяся, страх этот я почувствовал кожей, едва вошел в зал. И страх этот исходил всего лишь от пустого кресла, в котором некогда сидел человек, коего я искренне считал своим недоброжелателем, с кем соперничал, кого проклинал, желал всяких несчастий на его голову.

Теперь его нет, и страх накрыл с головой и меня. Я никогда не считал Пашкова выдающимся человеком, да, удачливый, успешный, много знающий и умеющий, прущий напролом, потому как плохо видел обходные пути, но коли находил их, умел расставить сети и ждать. Очень редко и под давлением немыслимого количества обстоятельств идущий на попятную, перекинув ответственность на плечи кого-то из окружения и немедля отправив того в отставку. Да, этим он усердно ковал себе ореол непогрешимого лидера, способного на все, справляющегося со всем, пусть даже приходится приезжать в глухую деревеньку и лично чихвостить губернатора, проведшего газопровод мимо нее или нувориша, оставившего моногород без работы. Пускай в последние годы ему не верили, его рейтинг проседал, больше того, когда Денис Андреевич сообщил невзначай какой-то зарубежной газете, что еще посмотрит насчет второго срока, казалось, Пашков окончательно отошел в прошлое.

А теперь его нет, и зашаталось само мироздание. Все, чем я жил и во что верил, разом потеряло поддержку, смысл, надежду, потеряло все. Виктор Васильевич оказался тем стержнем, что проходил через каждого из нас, что не давал рассыпаться команде, пускай и собранной, где против воли, где в обход. Все мы держались только на одном человеке. А теперь его не стало. И с ним на опустевшее кресло вошел страх – не просто страх за будущее, но какой-то трансцендентный страх, страх внезапного освобождения из-за чужой спины, где все мы, как выяснялось, пребывали в тихом уединении, в своей мышиной грызне. В тени великана, нет, не великана, но тогда сколь же мелкими мы оказывались в сравнении с обычными человеками. Сколь ничтожными, кажется, одно неосторожное движение, и большевик Кустодиева придет навестить нас, и не найдет в огромной зале.

– Денис Андреевич, – не выдержал я. – Прикажите вырубить генераторы помех. В городе происходит черт знает что, а мы как в изоляции. Не будут же американцы нас подслушивать, мы вообще не знаем, есть они, или нет.

Президент кивнул, пискнул селектор, через пару минут пришел техник и начал вручную отключать приборы. Надо же, поймал я себя на мысли, и он гораздо выше всех нас, съежившихся.

Едва он вышел, телефоны у всех присутствующих ожили, засыпав сообщениями. Мне пришло сразу шесть штук, распаковывал я их уже стоя, искоса поглядывая на тексты.