Кирилл Берендеев - Осада (СИ)

– Двадцать пять убитых десантников, я помню, – ответил Иван. Бахва пристально смотрел на него, но Иван принял удар, ни одним мускулом не выдав бушевавшее в нем.

– Плюс еще полковник Рязанцев, – попытался надавить сильнее Важа. Иван ответил ему, но совершенно иначе.

– Я был там, поэтому и говорю, что помню. Мы дислоцировались тогда еще в Джаве, так что нас сразу перебросили в район Тамарашени. Вас попытались зажать в горах авиация, но спустился туман, вашей группе удалось уйти. А сколько было участников?

– Всего девятнадцать.

– Достойно, – неожиданно ответил Иван. – Ничего не могу сказать.

– Михо говорил иначе, поскольку колонна состояла из контрактников того года призыва. Переброшенных откуда-то из Омска, кажется, – так же неожиданно ответил Бахва. – В группе он занимался вербовкой местного населения, в основном грузин, проживавших в захваченных вами районах. Помнишь, после этого случая в Тамарашени начался бунт? Можно сказать, это его рук дело.

– По тому, как бунт подавили, не думаю, что Михо был доволен результатом, – ответил Иван.

– Ты прав, – неожиданно вмешалась Манана. – Но даже Михо вынужден был принять войну таковой, какой она стала. Тогда, после изгнания грузин из Южной Осетии, у нас было принято решение раскачивать лодку в Абхазии. Нодар выучил абхазский, Михо и так его знал. Поскольку родом из Сухуми.

Бахва неприятно дернулся после упоминания о Сухуми. Оглянулся на Манану. Иван внимательно смотрел на обоих.

– Михо покинул Сухуми после первой войны с Абхазией. Вернее, его изгнали, как и всех грузин в те годы. Как он там жил, с кем, остались ли родственники, он не рассказывал. Он вообще был молчуном. И… человеком особым. Про него трудно сказать много. Он сам старался никому о себе не рассказывать, хотя и так понятно, какой камень лежал у него на груди.

– Как и у Нодара. Ему ведь тоже около сорока, и он хорошо помнил совсем другой мир, каким я, Манана, и тем более, Важа, не застали. И эти воспоминания, всегда мешали ему. Особенно на первых порах. Ведь так трудно осознать, что это уже не одна страна, не один народ, а совсем разные государства, давно ставшие не только независимыми, но друг друга ненавидящие. Настолько, что решились воевать. И заставили пойти на войну всех нас. Даже его, давно уже москвича, – вмешался Бахва, неожиданно почувствовавший странную легкость этого разговора. Вот сейчас он может говорить с пленным русским обо всем и обо всех. Просто потому, что скорее всего, его расстреляют в Кутаиси. Как расстреливают большинство «языков», дабы скрыть сами следы их пребывания на территории Грузии. Так что сейчас он как бы говорил со своей тенью, только во плоти. И оттого язык его развязался, прежняя скованность исчезла, он принялся рассказывать Ивану о себе, о Нодаре и Михо. Вспомнил, как в отряд пришел Важа, но сам молодой человек неожиданно резко ответил:

– О себе предпочитаю рассказывать сам. Я предпочту прогуляться, чем выслушивать ваши душеспасительные беседы, – он намеренно говорил на языке оккупантов, а после, развернувшись, стремительно вышел из землянки.

Некоторое время оставшиеся молчали. Наконец, установившуюся мертвенную тишину, неприятную всем троим, прервал Иван:

– Молодой еще. Напичкан пропагандой по самое не могу. Сразу видно.

– Ты прав, – заметил Бахва. – Он у нас один такой. Остальные имели свои мотивы придти. Наверное, самый весомый – Нодар. Я говорю «наверное», поскольку не знаю, что случилось с семьей Михо и была ли она у него хоть когда. И что с его родственниками. Вроде бы он рассказывал о брате, но что-то конкретное вытянуть из него мне не удалось.

– Интересно, – неожиданно заметил Иван, – как звали его брата?

– Гурам Джанашия, – Иван поднял брови удивленно. – Ты о нем слышал?

– Не знаю, много ли Джанаший в Сухуми, но… вроде один был.

– Ну и?

– В Сухуми я встречался с одним человеком, из ФСБ, который занимался пленными. Он работал под началом майора Джанашия, года два назад, пока тот был не погиб в теракте. Я не утверждаю… – Иван резко замолчал.

Манана с силой стукнула кулаком по спинке кровати. Брат поднялся порывисто и прошелся до двери. Хотел выйти на свежий воздух, но в последний момент передумал. Повернулся разом к пленному, подошел, и стремительно склонившись, вцепился в ворот рубашки, пытаясь его поднять.

– Ты ведь врешь, гад, ты ведь врешь, скажи, что ты врешь!

Наконец, отпустил пленника, и рухнул на соседнюю кровать.

– Я не уверен, что это именно тот Джанашия. Ведь я не знаю его имени, – осторожно сказал Куренной.

– Михо говорил, что род Джанашия в Сухуми один, – медленно выдавила из себя Манана. На пленного она не могла смотреть. Порывисто вздохнула.

– Это как гражданская война, – выдавил Бахва. Иван покачал головой.

– Просто предательство.

– Тебе просто говорить. Ведь ты…

– Я тоже меченый войной. Мой племянник погиб в Чечне, исполняя «воинский долг». Мой троюродный брат сгинул в Волгодонске, вместе с женой и годовалым сыном, если помните, там взорвалась машина с гексагеном. Моя девушка… ее убили какие-то подонки, заминировав пляж Пицунды. Ваши подонки, их потом поймали. Но ведь убивали невинных. Даже не призывников, просто туристов. Вы же постоянно взрываете пляжи от Новороссийска до Гали. Что же вы пытаетесь доказать – что подлостью сильнее?

– А ты сам не такой? – яростно произнес Бахва, подскакивая к нему. – Ты сам чист и невинен, на тебе нет ни капли крови.

– Я солдат, а значит, на мне есть кровь. Но только военных. Я пехотинец, а это значит, я вижу того, кого собираюсь убить.

– И на мне есть кровь, и я тоже убиваю. И тоже в ближнем бою, если случается. Но я никогда…

– Все мы никогда, – медленно произнесла Манана. – Все мы никогда не признаемся в том, что творим. Вам проще… вы яростью можете доказать. А я не могу. Да я убивала невинных. Я снайпер, а этого ни на одной войне не прощают. Дважды я убивала женщин, почти девочек, потому что они увидели то, что им видеть не полагалось. А значит, подписались на смерть. Не сами, я их подписала. Я спасала других, забирая эти жизни. Я никогда этого не забуду, но никогда не раскаюсь в содеянном. Запомни, не раскаюсь, – и помолчав, благо никто ее не прерывал, добавила: – Поэтому снайперов еще так ненавидят. Их трудно достать, и каждый может стать их мишенью. И быть может только потому, что увидел или услышал сверх того, что должен был. Не самого снайпера, нет, но кого-то из его группы. Или ты думаешь, я просто развлекалась, стреляя им в грудь?

Иван молчал. Молчал и Бахва. Манана снова отвернулась от мужчин и уткнулась в подушку. Наконец, она смогла излить накопившиеся переживания последних лет. И теперь, когда душа вроде бы очистилась от скопившейся в ней скверны, Манана неожиданно поняла, насколько та опустела.