Стивен Эриксон - Дом Цепей

Похоже, меня крепко посрамили».

Связанная туша рядом снова застонала.

Жемчуг невольно улыбнулся.

На востоке порозовело небо. Ночь кончилась.

Богиня Вихря когда-то была яростной бурей ветра и песка. Стеной, окружившей молодую женщину, прежде известную как Фелисин из Дома Паран, а потом ставшую Ша'ик, Избранной, главной правительницей Армии Откровения.

Фелисин было именем матери. Она дала его приемной дочери. А сама потеряла имя. Хотя иногда, в глубочайшие часы ночи, в сердце порожденной ею непроницаемой тишины… удается мельком заметить ту девушку, какой она была прежде. Мутное отражение в металлическом зеркале. Круглощекая и румяная, широкая улыбка и ясные глаза. Дитя, которую обожал брат, всегда готовый подбрасывать ее на колене, как на брыкливом коне — визг страха и восторга наполнял комнату.

Ее мать имела дар видений. Всем было известно. Признанная истина. Младшая дочь мечтала, что однажды найдет этот талант в себе.

Но дар пришел лишь вместе с богиней, злобной и ужасной тварью, чья душа иссохла, став бесплодней любой пустыни. Ша'ик осаждали видения мутные и непрочные. Они, сумела понять Ша'ик, не рождены талантом. Они — порождения страха.

Страха богини.

Ныне стена Вихря сократилась, отступила, ушла из внешнего мира, чтобы бушевать под загорелой кожей Ша'ик, в венах и артериях, крениться на волнах, отуплять разум.

О, сила там была. Горькая от древности, желчная и недружелюбная. То, что ее питало, несло кислый вкус измены. Пронзающей сердце, очень личной измены. Всё это должно было давно исцелиться, онеметь, стать тугой тканью рубца. Но злобное наслаждение поддерживало рану, питало лихорадочное гниение, пока не осталась лишь ненависть. Ненависть к… кому-то, ненависть столь ветхая, что не имеет лица.

В моменты холодного понимания Ша'ик видела богиню насквозь. Безумная, дошедшая до такого ожесточения, что никакое преступление, никакая измена не заслужила столь жестокой реакции. Пропорции искажены. С самого начала. Отсюда догадка: склонность к безумию уже была, темные пороки пятнали душу, сумевшую прогрызть себе путь к возвышению.

Шаг за шагом мы идем по ужасающим тропам. Бредем по краю немыслимой бездны. Спутники ничего не замечают. Мир видит ровное место. Шаг за шагом, как все — и внешне, и даже внутренне. Вот разве что напряжение, шепот паники… Смутное отупение, угрожающее равновесию.

Фелисин, ставшая Ша'ик, научилась это понимать.

Ибо сама прошла таким путем.

Ненависть сладкая, как нектар.

«Я зашла в бездну.

Я так же безумна, как богиня. Вот почему она меня избрала. Мы родственные души…

Так за какой уступ я цепляюсь так отчаянно? Почему твержу себе, что спасение еще возможно? Что могу вернуться… снова найти место, где нет безумия, где нет смущения.

Место… детства».

Она стояла в главном зале, позади служащее троном кресло — холодные подушки, сухие подручники. Она стояла пленницей чужих доспехов. Она почти видела богиню, желающую объять ее со всех сторон — не материнскими объятиями, нет, вовсе нет. Эти объятия ее удушат, лишат всякого света, последних проблесков самосознания.

Эго заковано в ненависть. Внутрь не заглянуть, да и наружу почти не выглянуть. Ее походка — шатания, напряженные и неловкие, песня ржавых застежек и скрипучих ремешков. Ее зубы блестят в тенях, но это улыбка трупа.

«Фелисин Паран, смотрись же в зеркало — к своей погибели».

Снаружи прокрался первый свет зари. И Ша'ик потянулась к шлему.

Л'орик уже различал позиции Собакодавов, вершины рвов и мощеные пандусы. Ни движения в сером свете зари. Странно, хотя и не удивительно. Прошедшая ночь самого закаленного солдата заставит бояться взгляда в небо, не позволит вылезти из укрытия к обыденным хлопотам нового дня.

И все же было в окопах нечто странное.

Он зашагал вдоль гребня туда, где Ша'ик расположила передовой пост, чтобы следить за битвой. У верховного мага ломило кости. Мышцы стонали от боли при каждом шаге.

Он молился, чтобы она была там.

Молил богиню услышать его слова, его предупреждение и, наконец, его предложение.

Все повисло на грани. Тьма была побеждена… как-то. Он удивился, но времени на бесполезные раздумья не было. Исковерканный фрагмент Куральд Эмурланна пробуждается и богиня готова прибыть, потребовать его себе. Создать трон. Пожрать Рараку.

Призраки еще кишели в тенях, воины и солдаты десятков давно погибших цивилизаций. С необычным оружием, тела скрыты странными латами, лица милосердно утаены резными забралами. Они пели, хотя таноанская песнь стала задумчивой, траурной, звуча тихо как вздохи ветра. Подъемы и падения, речитатив, наводивший на Л'орика ужас.

За кого они будут драться? Зачем они здесь? Чего хотят?

Песня принадлежит Сжигателям Мостов. Но, похоже, сама Святая Пустыня взяла ее себе, переняла множество эфирных голосов. Каждая душа, падшая в битвах бесконечной истории пустыни, явилась ныне сюда.

На грань.

Он был уже у подножия холма Ша'ик. Там и тут стояли, горбясь, воины пустыни в охряных телабах — копья подняты, на железных остриях блестит роса. Солнце пробилось на восточный горизонт. Справа от Л'орика строились отряды кавалерии Маттока. Кони плясали, беспокойные ряды постоянно сбивались. Верховный маг не мог разглядеть самого Маттока — как не мог, осознал он внезапно и покрылся холодным потом, разглядеть и знамен родного племени воеводы.

Услышав топот коней, он обернулся, увидев Леомена, одного из его офицеров и Тоблакая.

Тоблакай скакал на джагском жеребце, огромном и великолепном в природной дикости. Животное двигалось размеренно, очень подходя усевшемуся ему на спину гиганту.

А гигант был не в лучшей форме. Чудесным образом исцеленный, но еще не оправившийся от ужасных ран. Багровые руки изглоданы. Ногу погрызли некие злобные, чудовищные челюсти.

За конем Тоблакая влачились какие-то предметы, подскакивая на концах цепей. Глаза Л'орика выпучились, когда он понял, что это.

Карса убил Дераготов. Забрал головы.

— Л'орик! — прохрипел Леомен, натягивая удила. — Она наверху?

— Не знаю, Леомен Молотильщик.

Все трое спешились. Л'орик заметил, что Тоблакай бережет раненую ногу. Это сделали челюсти пса. И тут он увидел каменный меч за спиной великана. «Ага, это действительно он. Думаю, Увечный Бог сделал ужасную ошибку…

Боги, он убил Дераготов».

— Где прячется Фебрил? — спросил Леомен, пока все четверо поднимались по склону.

Тоблакай ответил: — Мертв. Забыл тебе рассказать обо всем. Я его убил. И Бидитала убил. Убил бы Руки Духа и Корболо Дома, да не смог найти.