Стивен Эриксон - Дом Цепей

Л'орик потер рукой лоб, и ладонь стала сырой, маслянистой, хотя он видел свое дыхание в холодном воздухе.

Тоблакай неумолимо продолжал: — Когда я пошел в шатер Корболо, нашел Камиста Рело. Его умертвили. Как и Хенарас.

Л'орик опомнился. Сказал Леомену: — Ты получил приказы Ша'ик? Разве твое место не среди Собакодавов?

Воин хмыкнул: — Может быть. Мы как раз от них.

— Все мертвы, — вмешался Тоблакай. — Перебиты в ночи. Призраки Рараку утомились, хотя никто не решился им сопротивляться. — Он грубо хохотнул. — Руки Духа мог бы тебе сказать: у меня есть свои призраки.

Л'орик споткнулся, схватил Леомена за руку. — Перебиты? Все?!

— Да, Верховный Маг. Удивительно, что ты не знал. Но у нас еще есть воины пустыни. Еще можно одержать победу, но не здесь, не сейчас. Значит, нужно убедить Ша'ик уйти…

— Невозможно, — отрезал Л'орик. — Богиня идет, она почти здесь. Слишком поздно, Леомен. Еще немного, и будет поздно для всего…

Они оказались на вершине.

И там стояла Ша'ик.

В шлеме и доспехах, спиной к ним. Смотрела на юг.

Л'орику захотелось плакать. Ибо он увидел то, чего не могли видеть спутники. «Я не вовремя. О боги подлые…» — Тут он скакнул вперед, портал садка засверкал вокруг — и маг пропал.

Богиня не потеряла памяти. О нет, ярость вылепила подобия воспоминаний, каждая подробность насмешливо отчетлива и подобна реальности, как деревья каменного леса. И она могла заботиться о них, лелея ненависть как любовную песню, наслаждаясь близким, неизбежным убийством — хотя тот, кто навредил ей, если не мертв, то оказался в таком месте, что потерял всякое значение.

Ненависть — вот всё, что имеет значение. Ее гнев и ее слабости. О, другие в племени игрались так очень долго. Тела в мехах скользили от хижины к хижине, когда лето зажигало звезды, и сама она не раз раздвигала ноги перед чужим мужем или рьяным неуклюжим юнцом.

Но сердце ее было отдано одному мужчине, мужу. Этот закон свят.

Ох, он был таким ранимым. Руки следовали за чувствами, создавая запретное подобие другой женщины, там, в потаенных местах. Он привык сжимать руками свое сердце и дарить другой — не вспоминая о той, что когда-то уже получила его сердце.

Другая, что даже не подарила ему в ответ свое сердце — уж она позаботилась, все эти злые слова и решительные обвинения… Хватило, чтобы ту изгнали навеки.

Но не раньше, чем сучка убила всех родичей, кроме одного.

Глупый, тупой мужчина, отдавший любовь такой женщине.

Ярость не умерла в Ритуале, не погибла, когда ее — слишком израненную, чтобы ходить — отсекли от Обета и бросили в месте вечной тьмы. Каждый любопытствующий дух, что слышал рыдания и подползал, сочувствуя… что ж, они питали ее голод, она забирала их силу. Слой за слоем. Ибо они тоже были слишком глупыми, тупыми, неуверенными в себе и готовыми тратить силы на бесполезную чепуху. А у нее была цель.

Дети кишат на поверхности мира. Но кто их мать? Никто иная, как изгнанная ею сука.

А их отец?

О да, она приходила к нему. Последней ночью. Когда его вытаскивали на утренний свет, он вонял ею. Вонял ею. Истина была в глазах.

Взгляд, который она никогда не простит. Не сможет.

Месть стала зверем, выросшим в цепях. Месть — вот то, чего она вечно желает.

Месть скоро освободится.

И даже Рараку ее не остановит. Дети умрут.

«Дети умрут. Я очищу мир от их отродий, гордо глядящих паразитов, рожденный одной матерью. Разумеется, она не присоединилась к Ритуалу. В ней таился новый мир.

И ныне, наконец, я восстану вновь. Облаченная в плоть одного из ее детей, я убью мир».

Она уже видела открытие пути, тропу, чистую и манящую. Тоннель ждал, окруженный круговоротом призрачных теней.

Будет так приятно снова ходить.

Ощущать теплоту плоти и жар крови.

Вкушать пищу. Воду.

Дышать.

Убивать.

Ничего не видя и не слыша, Ша'ик зашагала вниз по склону. Равнина ждала ее, поле брани. Она заметила малазанских разведчиков на дальнем гребне — один поскакал назад, в лагерь, остальные попросту следили.

Значит, они поняли. Она знала, что так и должно быть.

Смутные, слабые крики позади. Она улыбнулась. «Конечно. Да, эти двое воинов и нашли меня. Глупо, что я в них усомнилась. Знаю, каждый встал бы на мою защиту.

Но нельзя.

Этот бой принадлежит мне. И богине».

— Войдите.

Капитан Кенеб чуть помедлил, собираясь с духом, и вошел в командный шатер.

Она надевала доспехи. Обыденное занятие — слуга помог бы но, разумеется, решать Таворе.

Но, может быть, это не совсем верно. — Адъюнкт.

— Что вам, капитан?

— Я только что из шатра Кулака. Врач и целитель прибыли сразу же, но было поздно. Адъюнкт Тавора, Гамет умер в полночь. Сосуд лопнул в мозгу — целитель считает, что сгусток ждал с той ночи, когда тот упал с коня. Я… простите…

Непримечательное сухое лицо побледнело. Он заметил, что она ухватилась за край стола. — Умер?

— Во сне.

Женщина отвернулась, глядя на разложенные на столике части доспехов. — Благодарю, капитан. Оставьте меня и пусть Т'амбер…

Снаружи раздался шум, в шатер всунулся молодой викан. — Адъюнкт! Ша'ик сошла на равнину! Она бросает вам вызов!

Долгий миг спустя Тавора кивнула. — Отлично. Забудьте последний приказ, капитан. Можете идти оба.

Кенеб жестом пригласил юношу выйти первым.

Снаружи капитан замешкался. Гамет сделал бы… или нет?

— Она будет драться с ней? — спросил викан.

Кенеб поднял голову. — Будет. Возвращайся к Темулу, парень. Так или иначе, но сегодня битва ждет всех нас.

Он поглядел в спину торопливому воину. Потом повернулся к скромному шатру в двадцати шагах слева. У полога не было стражи. Кенеб остановился перед входом. — Госпожа Т'амбер, вы внутри?

Показалась фигура в толстой кожаной одежде — доспехах, понял Кенеб с удивлением — и с пристегнутым к поясу длинным мечом. — Адъюнкт желает начать утренние упражнения?

Кенеб встретил взгляд спокойных янтарных глаз. Он казался бездонным. Капитан одернул себя. — Гамет умер ночью. Я только что известил Адъюнкта.

Взгляд женщины метнулся в сторону командного шатра. — Ясно.

— А в низине между армиями сейчас стоит Ша'ик… и ждет. Мне пришло на ум, госпожа, что Адъюнкт будет признательна за помощь с доспехами.

К его удивлению, Т'амбер отвернулась. — Не сегодня, капитан. Понимаю ваши мотивы… но нет. Не этим утром. Всего хорошего, сэр.

И она исчезла.

Кенеб пораженно замер. «Ладно, ладно. Значит, я совсем не понимаю женщин».

Он вновь поглядел на главный шатер и увидел, что Адъюнкт выходит, затягивая ремешки перчаток. Она была в полном шлеме, но забрало не опустила — слишком многие бойцы обнаруживали, что решетка опасно сужает зрение. Тавора помедлила, подняв взгляд к утреннему небу, и двинулась дальше.