Влада Медведникова - Бирит-нарим

— Но я могу развеять твою тоску, — продолжал он, и слова рождались сами, текли легко. — Могу скрасить тягостные часы ожидания. Солнце еще не миновало полдень, весь день впереди…

— И впрямь, буду рада, если гость скрасит мое одиночество. — Голос Зу стал глубже и темнее. Глубже колодцев, темнее безлунной ночи. — И все же шатер моего господина — не лучшее место. — Она осторожно освободила свою ладонь и продолжила: — Вверх по течению, у самой воды растет старая ива. Если желает мой гость, пусть идет туда, а я приду следом.

— Да, — ответил Лабарту и открыл глаза. — Буду ждать тебя там.

Ночной путь и палящее солнце сделали свое дело — глаза слипались, клонило в сон. Хотелось лечь прямо тут, возле шуршащих тростников, подставить лицо живительным лучам и погрузиться в сновидения. В полдень не приходят кошмары, в полдень силы вливаются в тело вместе с солнечным светом, уносят все печальные мысли. Даже жажда может отступить, если спать в пылающем зное. Пусть на время, но может…

Нет. Не сейчас.

Лабарту отступил к стволу дерева и сел в тени, пронизанной яркими дрожащими бликами.

Ветер шептал что-то в склоненных ветвях ивы. Листья ее шелестели, касались ленивой воды Евфрата.

Она придет, и я обращу ее… И, не медля ни мгновения, уведу с собой в Баб-Илу. Да, сделаю так.

Он ждал, глядя, как колышется на земле узор света и тени. Из-под камня выползла ящерица — погреться. Замерла на миг и тут же метнулась прочь.

Придет ли?..

Мгновения отмерял по ударам сердца, и каждое из них казалось дольше предыдущего.

Если нет… вернусь в кочевье и уведу с собой.

И, когда ждать уже стало невыносимо, Лабарту услышал, как она идет.

Еле слышные шаги — ступни ее привычны к раскаленной степной земле, и легко ступают по тропинке. Вот тихий шорох — должно быть, краем широкой одежды задевает она ветви тамариска, но сама едва замечает это… Лабарту чувствовал ее приближение, ток крови, тепло жизни.

Зу вынырнула из зарослей, остановилась на краю тропы и улыбнулась. И показалось, что снова настало лето, и воздух задрожал от зноя. Лабарту сам не заметил, как оказался рядом, схватил ее, не дал заговорить.

На губах ее был вкус фиников и меда. От поцелуев воздух стал еще жарче, и раскалилась земля под ногами. Зу прижалась к нему. Сквозь одежду Лабарту чувствововал ее тело, но пытался узнать лучше, — ладони скользили без остановки, комкали грубую льняную ткань, стремились скорее избавиться от преграды.

Зу оторвалась от него, чтобы перевести дыхание, и Лабарту вырвал гребень из ее волос. Темные пряди рассыпались, серьги потерялись в них. Зу шепнула что-то, неразборчиво, чуть хрипло. Он потянулся, сорвал застежку с ее ворота, и широкая рубаха соскользнула к плечу, открыла жилку, бьющуюся на шее, — короткими, огненными вспышками.

Кровь… я…

Лабарту замер на миг, пытаясь успокоиться.

Я должен обратить ее. Обратить и увести, не медля.

Зу обняла его, потянула к себе.

Нет… Я не смогу увести ее сразу. Я… но сначала…

Жар и жажда обрушились, не давая думать. Но кровь звала, и Лабарту крепче схватил женщину и вонзил клыки ей в горло.

— Экимму? — повторила Зу, одевая рубаху.

Двигалась она плавно и неспешно, словно во сне, а взгляд ее еще был затуманен. Да, таковы женщины после любви. Даже преображение не охладило ее страсть.

Лабарту смотрел, как она пытается собрать непокорные волосы, как хмурится, касаясь порванного ворота, как ищет на земле ожерелье… И, лишь когда Зу взглянула на него, спохватился и кивнул.

— Да, — сказал он. — Я — пьющий кровь, и ты тоже теперь экимму, подвластная мне.

Зу застегнула ожерелье и поднялась.

— Не буду я пить кровь, — проговорила она, одергивая рубаху.

Лабарту засмеялся. Зу метнула на него темный взгляд, отвернулась.

Душа ее была ему открыта. Еще царили там довольство и покой, что приходят после любовной игры, — но пробуждались уже и иные чувства. Смутная тревога и тяга к чему-то неведомому…

К крови.

Лабарту отыскал свою рубаху и слетевшие браслеты, оделся, уверенно и быстро. Даже не глядя, он чувствовал Зу, — рядом, в паре шагов, и в сердце, горячую, как нагретые солнцем камни.

Теперь она — дитя моего сердца…

Но разве так чувствовал он других оживленных кровью?.. Нет, они были ярче и ближе.

Словно не только что я обратил ее, а годы назад… Отчего так?..

Сжал браслет, чтобы крепче сидел на руке, — и старый шрам на левом запястье скрылся под крученой проволокой.

— Будешь. — Он обернулся и тряхнул головой, отбросил волосы с лица. — Скоро к тебе придет жажда, и только кровью сможешь ее заглушить.

Зу взглянула на него, но не произнесла ни слова.

— Идем, — велел Лабарту. — Лучше уйти, пока никто не хватился тебя.

Зу усмехнулась и скрестила руки на груди.

Ветер шуршал в тростниках и в ветвях ивы, солнце бликами разбивалось в водах Евфрата. И словно блики на воде Лабарту видел чувства этой женщины — в ее глазах и в своем сердце.

Неповиновение и дерзость…

— Идем, — повторил он. — Солнце опускается все ниже, нам пора.

Зу не сделала ни шага, лишь вскинула голову и сощурилась.

— С чего ты взял, — проговорила она, насмешливо и твердо, — что я пойду с тобой?

— Я велю тебе, — сказал Лабарту. — Иди со мной.

Вложил в эти слова всю свою волю. Знал, — обращенный не сможет нарушить такое повеление, сделает то, что хочет от него хозяин, хоть бы тот и приказал войти в огонь.

Сейчас она подойдет ко мне, и я уведу ее прочь… Найду кровь для нее, а потом приведу в Баб-Илу, в свой дом…

Зу засмеялась.

— Вот еще! Сам ступай, откуда пришел, а я останусь здесь!

Этого не может быть… Я ее хозяин, она должна…

Лабарту замер, не веря.

Тогда из воспоминаний пришел голос, самый близкий, но утерянный тысячи лет назад.

«Энзигаль говорил нам, — сказала Тирид, — что связь с детьми сердца бывает разной…»

И в этот миг до боли захотелось оказаться там: в маленьком доме в Лагаше, на одеяле из овечьей шерсти. Там, где огонек светильника трепетал в углу, тени дрожали на стенах, а Тирид сидела возле своего сына, вышивала и рассказывала, вновь и вновь…

«Бывает так, что оживишь кого-то своей кровью и кажется, что дышите вы теперь одним дыханием, сердце у вас одно на двоих, горе и радость, воистину, общие. А бывает так, что тот, кого обратил, с первого же дня словно бы отделен от тебя незримой преградой, и с каждым часом отходит все дальше, быстро, быстро… Так Энзигаль говорил нам о связи с детьми сердца — она бывает разной…»

Голос Тирид смолк, словно и не было его, и тогда Лабарту понял, что стоит, зажмурившись, позабыв обо всем, а Зу все еще смеется.

Лабарту открыл глаза, шагнул вперед, и, не размышляя ни мгновения, ударил ее, наотмашь, резко. Зу рухнула на землю, не успев вскрикнуть. Подняла голову и тут же заслонилась рукой, словно ждала новых ударов.