Влада Медведникова - Бирит-нарим

…в степь, чтобы глотком покоя запить душную тяжесть Баб-Илу, позабыть ненадолго…

— Но Ашакку здесь нет, а я…

— Неужели не понимаешь? — Зу наклонилась к Ишби, кончиками пальцев коснулась щеки. — Будет все, чего мы достойны, все, чего пожелаем…

От волос сестры исходил аромат, темный и сладкий, — смешивался с запахом масла, с витавшим в воздухе вкусом фиников и винограда. В этом доме рабы проворно сновали средь тонких занавесей, приносили чистейшую воду и плоды на чеканных золотых блюдах, — и исчезали, стоило подать знак. И трудно было думать о том, что скоро предстоит покинуть эти покои, — отправиться в обратный путь, по широким улицам и через грязь трущоб, за реку, домой…

Ишби взглянул на сестру.

— Ты живешь во дворце, Зу, — проговорил он чуть слышно. — Мужчину, что живет с тобой, ты выбрала сама… У тебя есть все, что пожелаешь. Зачем стремиться к большему, рисковать понапрасну?

— Ишби… — Зу вздохнула, отошла, села на скамью под окном. — Все, что есть у меня, и все, что может быть — в мгновение ока исчезнет, стоит хозяину города лишь пожелать. Пока он держит Баб-Илу, все мы как в темном подвале, как в клетке…

Хоть и старше я на сто лет, говорит со мной, как с младшим, как с ребенком, не знающим мира.

Ишби пытался найти слова, но все они не имели веса, — разве возразишь ими, разве заставишь слушать? И потому лишь молча стоял посреди комнаты, полной драгоценных, диковинных вещей, и все холодней, тоскливей становилось на сердце.

— Но если б только в этом было дело, могли бы мы терпеть и молчать, — продолжала Зу. Руки ее расправляли складки одежд, скользили по бахроме и кистям подушек, ни мгновения не стояли на месте. — Но я хочу большего. Жизнь наша долгая, а сила несравнима с силой людей. Владеющий городом должен владеть им всецело — царями повеливать и верховными жрецами. Вот истинный хозяин города. Таков ли Лабарту?

— Нет, — тихо ответил Ишби. — Но…

— Нет. — Зу повернулась к нему и улыбнулась. — Не таков.

— Но ты же убить собралась его, Зу! — Хотел, чтобы жесткими были эти слова, но голос звучал слабо. И боль, давняя, позабытая, подступала к горлу — слезы детской обиды. — Разве…

Силы собрал, чтоб обвинять и спорить, но не мог произнести ни слова.

За сто лет не было у меня никого ближе, чем Зу. Никто не был так добр ко мне, и никто…

Зашуршал занавес, отброшенный в сторону уверенной рукой, и в комнату вошел Хинзу. Остановился, скрестив руки на груди, — и Ишби растерялся, забыл, о чем хотел говорить. Высок был избранник Зу, и невозмутим, а сила его, не меньшая, чем у Лабарту, давила, — казалось, сам воздух отяжелел, грузом лег на плечи.

— Я знаю, каково это, Ишби, — проговорил Хинзу. Взглянул, словно ожидал возражений, а потом отошел, сел рядом с Зу. — От того, что он — хозяин тебе, и час твоей свободы еще не настал, замутнены твои мысли, и не могут течь вольно.

Ишби отвел взгляд. Хинзу, прежде едва его замечавший, теперь говорил с ним, как с близким, — и оттого еще сложнее было подобрать ответ.

— Пока он твой хозяин, желать ему вреда — неразумно и странно, — сказал Хинзу. — Но если изберешь другого хозяином, тогда и на Лабарту взглянешь по-иному, и поймешь то, о чем говорит тебе сестра.

Изберешь другого хозяином.

Ишби зажмурился, не веря услышанному.

А Хинзу продолжал, так же ровно, — словно и не убедить пытался, а вел речь о делах давно известных.

— Ты был слишком юным, когда смерть настигла тебя, и человеческую жизнь прожить не успел. Но теперь ты вправе судить и решать. Если захочешь — будет у тебя другой хозяин.

Ишби открыл глаза — встретился взглядом с Хинзу. По-прежнему тот был спокоен, и сила его все также давила, мешала думать. Зу сидела рядом, улыбалась.

— Ты… — через силу проговорил Ишби, — предлагаешь защиту мне?

— Да, — кивнул Хинзу. — И слова мои не пусты.

Полдень…

Лабарту остановился, запрокинув голову, но тут же вновь продолжил путь. Не мог сейчас смотреть на солнце, не мог задержаться, — спешил, шел вперед, едва замечая жар раскаленной мостовой. И людей едва видел, — хоть и расступались они и провожали удивленными взглядами. Ведь оделся он так, чтобы выглядеть своим среди знати и людей богатых: солнце вспыхивало на тяжелых витых браслетах, длинные серьги качались, путались в волосах, — но не было при нем ни воинов, ни слуг, по улицам города он шел один.

И на площади, где тысячи жизней сияли током крови, Лабарту не замедлил шаг. Холодная решимость поселилась в сердце, гнала вперед, и ни солнце, ни голос подступающей жажды не могли сбить с пути.

Как может быть… что еще утром я не знал ничего?..

Ишби пришел на рассвете, будил его, — но Лабарту не смог разорвать вязкую паутину снов. И долго еще был в плену дремотных видений, наполненных голосами, бесцельными блужданиями и тревогой. А когда вырвался, проснулся, сев на краю крыши, — светло уже было и жарко, горизонт дрожал в туманном мареве, и люди трудились в полях.

Но Ишби не ушел, ждал возле дома. И там, под финиковыми пальмами, стал говорить, не поднимая глаз, и речь его сбивалась, но не замолкала. И Лабарту, слушая, думал: Я сплю, наяву не бывает такого.

— И не только Хинзу и Зу считают так, — продолжал Ишби, — но и другие. Северянин, Зибиту, ее брат и Шакету — все они согласны с Зу и во всем ее поддержат.

И тогда словно полыхнуло перед глазами — не смог больше смотреть на Ишби, не мог слушать его голос, тихий, растерянный, но не умолкающий. Отвернулся, прислонился к стволу пальмы, бесцельно провел ладонью по теплой коре… Смотрел на воды канала, пытаясь игрой солнечных бликов успокоить мысли, но горечь с отвращением напополам мешались в сердце, не давали думать.

Ненавидят меня… Все, всегда… ненавидели здесь меня, и теперь дождались, хотят ударить…

— Зу сказала, — еле слышно проговорил Ишби, — что ты один, и тебе не выстоять против всех. А Хинзу звал меня под защиту…

Слишком слабый для них я, верно?

Лабарту ударил по стволу — дерево качнулось, ошметками посыпалась кора. Боль полоснула руку — и гнев утих, застыл в груди осколками льда.

Обернулся.

Ишби смотрел на него теперь, стоял, не шелохнувшись.

— Прости, что не проснулся, когда ты будил меня, — сказал Лабарту. Поднял руку — царапины затягивались уже, а капли крови еще текли, по ребру ладони к запястью. Краем рубахи стер кровь и вновь взглянул на Ишби. — Важную весть ты принес, и я благодарен.

Направился к дому, но Ишби рванулся следом, схватил за руку, спросил с мольбой:

— Что ты сделаешь с Зу?

— Ничего, — ответил Лабарту, и не добавил к этому ни слова.

И вот теперь он миновал южные ворота Баб-Илу, рыбный рынок и шумную площадь, — и остановился у стен богатого дома.