Влада Медведникова - Предвестники Мельтиара

Песня смерти убила не всех врагов. Мы улетели на помощь Тину, но к Форту пришли другие враги, ударили с воздуха. Все, кто выжили, — из ополчения и из гарнизона, — стояли перед нами, и коменданта среди них не было.

Я понял тогда, что Аник обвиняет меня, чтобы не плакать.

«Мы не знаем, погибли ли они! — кричала Аник. — Многие как будто исчезли! Может быть, их похитили! Может быть…»

Тин обнял ее, и она замолкла.

Я был словно во власти синего дыма, песня теснилась во мне, рвалась наружу, — я должен был уйти отсюда, как можно скорее, как можно выше, подальше от вкуса гари, от дымного ветра. Я забрал обломки крыльев Тина, поднялся в башню, нашел незапертую комнату, — нетронутая пожаром, она парила над опаленным Фортом. Но запах гари был и здесь, пепел был здесь.

Горячий пепел был в моих руках, огнем и болью впивался в кровь, и я пел.

Даже в воспоминаниях я не мог сейчас вернуться к учителю, не мог вернуться в Рощу. Не мог зачерпнуть силу из неба, не мог дотянуться до земли. Только один источник был здесь, сиял в самом сердце моей жизни, в глубине моей песни.

Я пел, отдавал свое дыхание и силу, моя песня изменялась на выдохе, меняла то, к чему прикасалась, лишала огонь дыма, превращала боль в вышину, делала туман прозрачным, обращала угли в ослепительный свет. Белый и ясный, он горел все ярче, поднимал меня все выше, моя песня кровоточила. Страдание становилось восторгом, и этот восторг был нестерпимым, — и моя душа не выдержала, швырнула меня в темноту, в глубину забытья.

Я падал и слышал песню.

Я на крыше. Подо мной Атанг, надо мной небо, но мир изменчив. Я поднимаю голову и вижу солнце, раскаленное и белое. Я смотрю на него, и Атанг подо мной тает, превращается в черные скалы, расщелины и горные тропы. Я опускаю взгляд и снова вижу мозаику светлых крыш, — но небо темнеет, тучи мчатся, обгоняя друг друга, ветер все сильней.

Ветер касается моих рук, говорит со мной.

Я во сне.

На краю крыши стоит мальчик, — он изменчив, как и все вокруг. Ветер треплет его одежду, ерошит волосы, — они то темные, то светлые, то сумеречные как у меня.

«Смотри, смотри», — шепчет ветер. Его голос сейчас еле слышен.

Мальчик держит в раскрытых ладонях амулет. Причудливо выточенный черный камень, похожий на переплетение ветвей, — даже не подходя близко, я чувствую тысячи песен, тысячи жизней. Они заключены в этом камне, как внутри гор.

Я хочу спросить у ветра: что это значит? Он враг?

Но не могу говорить вслух, мы не одни.

Мальчик оборачивается ко мне. Его внешность не меняется больше, и я узнаю его.

Это ученик Оры. Уже лет десять прошло, с тех пор как он исчез из Рощи, — но он такой, каким я его помню, не стал старше ни на день.

Я спрашиваю:

«Ты умер? Ора сказала, ты уехал, но ты не вернулся.»

Он качает головой и делает шаг.

Крыша становится горной вершиной, улица пропастью, он летит вниз, раскинув руки, белая искра в черноте. И в тот же миг ветер толкает меня, я взлетаю.

Безоблачное небо и раскаленное солнце мчатся мне навстречу, мир полон звуком. Звенит моя песня и новое волшебство рожденное ею, и ветер подхватывает их, ветер поет вместе с ними. Весь мир поет за меня.

Я лечу, я могу летать.

Я смог спуститься из башни только к вечеру.

Сперва сны, темное забытье и обрывки яви накатывали волнами, свет появлялся и гас. Я слышал голоса Джерри и Рилэна, чувствовал вкус воды. До меня доносились мои собственные слова, — я просил уйти, оставить меня, не трогать.

Волшебство исчерпало мои силы, я чувствовал себя легким, прозрачным, почти лишенным цвета. Когда-нибудь песня заберет все мои силы, я не проснусь, останусь в сумеречном небе вместе с ветром.

Когда я пришел в себя в очередной раз, то понял, что лежу на полу, на армейских одеялах. На миг мне показалось, что я в кандалах. Но это были не оковы, — это новая песня сплелась с обломками крыльев всадника и сомкнулась на запястьях и лодыжках. Деревянные браслеты, сидящие как влитые, пронизанные новым волшебством, песней полета и моей жизнью. Они звенели и звали ввысь, но, сколько я ни вслушивался, не мог различить дымного шелеста. Он исчез.

Тень шелохнулась у стены, и я приподнялся. Двигаться все еще было трудно.

Из сплетения теней появился Тин, опустился рядом. Потянулся к моему запястью, но отдернул руку, не коснувшись браслета.

— Они отвергают меня, — прошептал он, и я не знал, что в его голосе — благоговение или ужас. — Мои крылья… Каждый делает их себе сам, проходит посвящение, никто другой не может их надеть… Как тебе удалось, что ты сделал?

Я зажмурился на миг, сделал глубокий вдох, а когда открыл глаза, понял, что снова могу говорить, могу мыслить ясно.

— Теперь это мои крылья, — объяснил я. — Я подчинил их.

Тин взглянул на меня, с тревогой, потом качнул головой.

— Тебя ждут, — сказал он. — Аник уже готова уезжать, ждут только тебя.

Небо за решетчатым окном еще было светлым, но я чувствовал, — ночь рядом, земля уже во власти сумерек.

Я кивнул и сказал:

— Я сейчас приду.

Тин ушел, а я некоторое время собирался с силами. Сигареты нашлись в кармане куртки, и серый дым теплом влился в кровь, помог подняться. Я попытался надеть ботинки, но не сумел, — браслеты на лодыжках были слишком широкими, мешали.

Наверное, все в Атанге посмеялись бы надо мной, — моя форма в пыли и саже, я босиком, в деревянных браслетах. Но мы не в Атанге.

Я распахнул дверь и пошел вниз по лестнице.

Она спиралью уходила вниз и была темной, — ни окон, ни факелов, ни газовых фонарей. Камень ступеней был холодным, истертым тысячами шагов. Путь казался мне бесконечным, но все же привел меня к цели.

Я всегда считал, что кухня — самое безопасное место в крепости. Снаружи доносился запах гари, но внутри все было таким привычным: длинные столы, скамьи, широкая плита у стены, зажженный фонарь на стене. Меня здесь ждали.

Я не чувствовал голода, но Джерри заставил меня сесть за стол, поставил передо мной тарелку и кружку. Я знал, что он прав, и послушно ел, не чувствуя вкуса пищи, — лишь каждый глоток чая обжигал меня, не давал сбиться с мысли.

Джерри, Рилэн, Тин и Аник сидели за тем же столом, смотрели на меня.

— Ты уезжаешь? — спросил я у Аник.

Она снова стала решительной и собранной, — заплела косы туго, так что не выбивалась ни одна прядь, крепко завязала косынку на шее. Я не знал, что Аник видит, глядя на меня, — ее черные глаза стали непроницаемыми.

— Да, — ответила она. — Мы не оставим здесь людей на еще одну ночь. В деревнях все готовы, многие уже отправились в путь. Мы спустимся к морю, у многих там есть родственники. Там нас всегда примут.

Мне казалось, я слышу то, что она хочет сказать: «Мы просили короля прислать помощь, он прислал тебя, ты бесполезен. Мы будем спасаться сами». Я не знал, что ответить.