Влада Медведникова - Предвестники Мельтиара

Но не все ушли к ручью.

Тропа вывела нас на поляну, и я увидел Кимри. Он говорил что-то, неразличимо и быстро, и указывал вверх, — солнце вспыхивало на амулетах, оплетавших его запястье. Четверо младших учеников сидели на земле, слушали.

Я не знал, окликнуть его или не мешать, пройти мимо, — но Кимри опередил меня.

Он обернулся, шагнул навстречу, обнял меня. Потом отстранился и сказал:

— Эли! Все только о тебе и говорят. — Он улыбался, но смотрел внимательно, словно пытался понять, я ли это. Что удивляться, я сам едва узнал свое отражение. — Я был уверен, что ты многого достигнешь, я не сомневался!

Я не знал, что ответить.

Сам Кимри не изменился. Уже немолодой — время оставило следы на его загорелом лице — но в рыжих волосах ни одной седой пряди. И, ярче чем прежде, я чувствовал живущую в нем песню смерти. Она горела, кипела, наполняла его силой.

— Ты идешь к Зертилену? — спросил Кимри. — Он прекрасно тебя обучил… Но тебе ведь пригодилась и моя песня?

Я кивнул. Восторг битвы, ночь, горький дым, горы открывающие убежище врагов, — все это нахлынуло на меня, на миг заслонило солнечный свет.

— Да, — сказал я. — Это прекрасная песня.

Мгновение Кимри молчал, потом широко улыбнулся и хлопнул меня по плечу.

— Я знал, что ты поймешь, — сказал он. Потом обернулся к своим ученикам и крикнул: — Вот с кого надо брать пример! Поняли?

Весь путь до ручья я держал Ниму за руку, ступал по привычной тропе — но мне больше не казалось, что мы дети. Можно обманывать себя, можно повторять, что Роща — островок покоя, но что с ней будет, когда начнется война?

Учитель сидел на своем любимом месте — в тени кипарисов, возле родника. Закрыв глаза, он пел, еле слышно, — голос сливался с журчанием воды. Мы с Нимой опустились на землю, ждали, пока он вернется к нам.

Когда Зертилен пел, он всегда казался мне прозрачным, готовым растаять от неверного движения. И сейчас я смотрел на него, пытаясь увидеть по-новому. Но и он был прежним: седые волосы заплетены в четыре косы, на шее амулет, сотканный Нимой, а в голосе и в звоне магии — лишь безмятежность.

— Я рад, что ты вернулся, — проговорил Зертилен и открыл глаза. Они были выгоревшими, совсем светлыми. «Волшебство забрало их цвет», — так он сказал мне когда-то. — Расскажи, что с тобой было.

Я понял, как я ждал этого. Кто, кроме учителя, сможет меня выслушать?

Я начал говорить и не мог остановиться. Я рассказал о голосе флейты, о мерцании чужих песен в ночном небе, об опаляющих мыслях всадника, о сияющей магии города врагов и том, что я сделал с Лаэнаром. Я рассказал обо всем — но не смог признаться, что вижу будущее. Когда я замолчал, Нима стиснула мою ладонь.

— Ты будешь учить его? — спросил Зертилен. — Мальчика, которого привез с собой?

Я покачал головой.

— Во дворце хотят, чтобы я привел его в Рощу. Чтобы волшебники проследили за ним.

Зертилен долго молчал, смотрел на движение воды. Я чувствовал его тревогу, она трепетала как обрывок сна, безмятежность не могла скрыть ее. Потом учитель сказал:

— Нет. Ему лучше быть рядом с тобой. Ты не просто привез его с собой, ты за него отвечаешь.

Нима простилась со мной у ручья, осталась петь вместе с учителем, и к воротам я возвращался один. Я думал над словами Зертилена — его тревога пробралась и в мою душу.

Но я знал — если беспокойство гложет сердце, надо прислушаться к песне своей души, и найдешь ответ.

Уже выйдя из Рощи, я отыскал его.

Моя песня все еще скользила сквозь песню Лаэнара, следы яда не отпускали его.

Беззвучно, одной лишь мыслью, я коснулся пересечения песен и позвал его.

Он откликнулся сразу — удивленно, но без страха. Я увидел его глазами свой дом, увидел Джерри, — они с Лаэнаром ждали меня.

Я понял, что Зертилен прав. Я дал Лаэнару новую жизнь, я отвечаю за него теперь.

Три дня прошло без Лаэнара, четыре дня осталось до начала войны.

Никто не следил, сколько часов я провожу в воздухе, никто не смотрел, как я стреляю. «Я доверяю тебе, — сказал мне тогда Мельтиар. — Выбирай тренировки сама». Мне не хотелось прерываться, не хотелось складывать крылья, — даже когда боль пронзала тело и от усталости темнело в глазах.

Я была одна, но не успевала думать об этом, — молнии били вокруг, мишени качались и исчезали. Я падала, уворачиваясь от разрядов, взлетала к скальным сводам пещеры, стреляла на лету, почти не целясь. Запах грозы, треск электричества, дрожь ружья, биение крыльев и стук сердца, — этот вихрь кружил меня, не давал остановиться.

Но Мельтиар сказал, что доверяет мне.

До войны всего четыре дня. Я должна тренироваться, а не изматывать себя.

Я приземлилась у входа, обернулась на миг. Отсюда зал с молниями казался огромной чашей белого огня, — крылатые тени мчались среди всполохов в вышине, младшие звезды сражались внизу.

Весь город готовится к войне.

Сердце звало меня вверх — на этаж прорицателей, к невесомому кружению света, к видениям в глубине зеркал. Но я уже была там сегодня. Я приходила туда каждое утро.

Я жила, подчиняясь ритму. Он изменился, — раньше мы просыпались вечером, начинали тренироваться с закатом, приходили к Мельтиару на рассвете и потом уходили к себе.

Теперь мой ритм изменился.

Я просыпалась вместе солнцем — его первые лучи тянулись к городу, а в моей комнате зажигался белый свет и звучал утренний сигнал, обрывок мелодии, повторяющийся снова и снова. Я могла бы оставить на сон еще час или два, но мое утро было отдано Лаэнару, и я спешила на встречу с ним.

Вверх по колодцу, наполненному светом, — нырнуть в восходящий поток и опуститься в залах пророчеств. Предвестники Эркинара ждали меня, в зеркалах дрожали отражения. Пророки брали меня за руки, прикасались к туманной поверхности, выхватывали мгновения, слова и взгляды, показывали, что было с Лаэнаром в минувший день.

Амира больше не приходила сюда. Она сказала мне: «Это невыносимо». Ей было больно видеть Лаэнара среди врагов, больно смотреть на меня.

Рэгиль приходил позже. Он стоял рядом со мной, его тревога смешивалась с моей и звенела, словно струна, пронзающая нас обоих. В эти мгновения воздух казался мне темным и горьким.

Потом Рэгиль уходил, а я оставалась, — пока предвестники Эркинара не говорили, что мне пора.

С каждым разом видения были все яснее. Я научилась различать звуки — они складывались в городской шум, пение птиц и обрывки разговоров. Чужой город окружал меня, чувства Лаэнара были ясными, словно он стоял рядом.

Все было для него незнакомым и ярким. Он замирал иногда — посреди улицы, глядя на прохожих; или на лестнице, с которой видна мозаика крыш, — и я слышала его восторг. Однажды он спросил вслух: «Наверное, это самое прекрасное место на земле?» Тот, к кому он обращался, не ответил.