Глен Кук - Суровые времена. Тьма

Тай Дэй уставился вниз, на обочину.

— Мурген мертв, Сари. Туга убили его.

— Нет!

— Прости, Сари, — сказал дядюшка Дой, — многие туга заплатили за это своими жизнями, но они были готовы платить такую цену. Погибло и немало наших, а там, где их не было, полегло множество прочих. «Прочими» нюень бао именовали всех, кто не принадлежал к их племени.

— Не может быть! — вскричала раздавленная неожиданным горем Сари. — Он не мог умереть, не увидев свое дитя.

Дядюшка Дой замер, как сраженный секирой. Тай Дэй вытаращился на сестру и принялся что-то скулить. Насколько я мог судить о нравах нюень бао, он расстраивался из-за того, что ему не удастся выгодно спихнуть замуж сестрицу, которая ждет ребенка от чужака.

— Я начинаю верить, что ваша мать умнее, чем мы думали, Тай Дэй, — пробормотал дядюшка Дой. — Она возлагала всю вину на Хонь Тэй. Теперь поневоле начинаешь думать, что ваша бабушка перемудрила, или же мы просто неправильно ее поняли. Возможно, пророчество включало Мургена лишь косвенно, а напрямую относилось к ребенку, которого носит Сари.

Я понял, что дважды виденная мною в болотах женщина действительно была Сари.

— Выходит, — с болью в голосе сказал Тай Дэй, — для Сари теперь нет места — раз она носит иноплеменного ублюдка…

— Отвезите меня назад, — потребовала Сари, — если вы этого не сделаете, я отказываюсь быть нюень бао. Я уйду к пароду моего мужа. Место для меня найдется — рядом с Черным Отрядом.

Это было столь немыслимое попрание общественных канонов, что Тай Дэй и дядюшка лишились дара речи. Я думал, что и сам потерял бы речь, сумей добраться до них в этот момент.

Но я убрался прочь, ибо узнал достаточно, чтобы понять все и насчет себя, и насчет Сари, и насчет моего неразлучного спутника Тай Дэя. Возможно, Старик в чем-то и ошибался, по не в суждениях насчет нюень бао.

Я стремительно метнулся вперед во времени, прослеживая события, связанные с Сари. Тай Дэй и дядюшка Дой отвезли ее в тот самый храм, где я приметил ее раньше, и сдали на руки прадяде, являвшемуся жрецом. Храм предназначался для сирот, хотя она была взрослой женщиной, дважды побывавшей замужем. При таких храмах жили нюень бао, оставшиеся без семьи. Храм становился их домом, жрецы и монахи — их семьей. Предполагалось, что сирота посвятит остаток жизни трудам во славу почитаемых нюень бао богов.

На сей счет меня никто не просвещал, хотя заведение, куда поместили Сари, могло похвастаться несколькими идолами, выглядевшими как разнообразные гуннитские божества. Шадариты почитают лишь одного бога, изображенного в виде идола, а учение веднаитов и вовсе отвергает поклонение изваяниям.

Я полностью сосредоточился на Сари — такой, какой она была сегодня. Примерно час я наблюдал за ее трудами. Сари помогала поддерживать чистоту в храме, носила воду, занималась стряпней — во многом делала то же самое, что пришлось бы ей делать, будь она замужем за одним из соплеменников и живи в одном из селений нюень бао. Но остальные служители храма сторонились ее. Посещал Сари только пожилой господин по имени Бонх До Трап, купец, сдружившийся с нею во время осады Деджагора. Он был связующим звеном между нами, когда ее родичи пытались нас разлучить, и помог Сари ускользнуть от них и соединиться со мной прежде, чем они успели ей помешать. Бонх понимал ее. В молодости он сам любил гуннитскую женщину. Будучи торговцем, он немало времени проводил в чужих землях и не считал, что все «прочие» олицетворяют собой одно лишь зло. Бонх был хорошим человеком.

Упорно подыскивая подходящий момент, я выбрал время, когда она творила полуденную молитву, и, задержавшись на уровне ее глаз, напряг всю свою волю.

— Сари. Я здесь. Я люблю тебя. Они солгали.

Сари жалобно всхлипнула. В какой-то миг она, казалось, смотрела мне прямо в глаза. Словно увидела меня. Затем она вскочила и в испуге выбежала из кельи.

Одноглазый лупасил меня по щекам, покуда я не пришел в себя и не заорал:

— А ну, кончай, коротышка дерьмовый! — Вся физиономия болела. Интересно, много ли я получил оплеух? — Я здесь. Ты что, взбесился? В чем проблема?

— Уж больно ты много орал, Щенок. И ежели орал на языке, понятном твоим родственничкам, то дерьма тебе не расхлебать. А ну, встряхнись. Возьми себя в руки.

Так я и поступил. В нашем деле, коли хочешь жить, умей владеть своими чувствами. Но сердце мое продолжало колотиться, и мысли крутились в голове с бешеной скоростью. Меня трясло, словно в лихорадке. Одноглазый поднес здоровенную плошку воды. Я осушил ее.

— Тут есть и моя вина, — признался колдун. — Я отлучился, потому как не ожидал, что ты пробудешь там так долго. Полагал, что ты вызнаешь, что к чему, и тут же притащишь свою задницу назад, обсудить, что мы планируем предпринять по этому поводу.

— А что ты планируешь предпринять? — буркнул я.

— Ни хрена, вот что. По-моему, Старик просто решил пустить это дело на самотек и держать ухо востро до тех пор, пока не решит, что тебе следует знать.

— Он ничего не собирался мне рассказать?

Одноглазый пожал плечами. Видимо, этот жест означал, что моя догадка верна.

Костоправ рад был моему браку не больше, чем соплеменники Сари. Ублюдок!

— Я должен его увидеть.

— Он сам захочет тебя увидеть. Когда ты возьмешь себя в руки.

Я заскрежетал зубами.

— Ты дашь мне знать, когда перестанешь трястись, дергаться и визжать.

— Что? Слушай, ты, коротышка дерьмовый. Как вы можете не позволять мне?..

— Дай мне знать, когда перестанешь трястись, визжать и дергаться.

— Коротышка дерьмовый… — Ярость моя постепенно иссякала. Я слишком долго пробыл в мире духов, и мне нужно было поесть. До разговора с Костоправом…

— Ты готов к разговору? — спросил Костоправ, — Трястись, дергаться и визжать не будешь?

— Вы что, ребята, затвердили этот припев, пока я блуждал с духом?

— Что затеяли твои родственнички, Мурген?

— Ни хрена я об этом не знаю. Но очень хотел бы сунуть дядюшку Доя пятками в огонь и выяснить.

Костоправ пил чай. Таглиосцы — большие любители почаевничать. Здешние тенеземцы. — еще большие. Он отпил маленький глоток.

— Хочешь чайку?

— Угу.

Мне было необходимо попить.

— Подумай вот о чем. Положим, мы ни с того ни с сего начнем расспрашивать его насчет всей этой истории. Как полагаешь, нюень бао и все прочие, кто толчется вокруг, не задумаются о том, как ты узнал, что тебя одурачили? О том, что происходит в восьмистах милях отсюда?

— А мне плевать…

— То-то и оно. Думаешь только о себе. Но все, что сделаешь ты, затронет каждого члена нашего Отряда. Может затронуть каждого перевалившего эти горы. Может повлиять на ход этой войны.

Мне было очень больно, и я хотел отмести его доводы. Я хотел причинять боль сам. Но не мог. Прошло достаточно времени для того, чтобы наконец заговорил рассудок. Я проглотил рвавшиеся наружу гневные слова. Запил их чаем. Подумал. И сказал: