Глен Кук - Суровые времена. Тьма

— …и ты тоже, дурашка здоровенная.

Я забрал у Тай Дэя свои манатки.

— Где знамя? — требовательно спросил Костоправ.

— В фургоне у Одноглазого. Дрема положил его туда, перед тем как…

— Вот те на! Тебе не следовало выпускать его из рук.

— Я подумывал о том, чтобы поручить эту должность Дреме.

Помимо всех прочих обязанностей, я числился отрядным знаменосцем, что меня вовсе не радовало. А теперь, когда я заделался еще и летописцем, у меня появился прямой резон спихнуть это дело на кого-нибудь другого, благо Костоправ как-то раз и сам заикнулся на сей счет.

— Давай-ка сюда твое барахлишко, — сказал я Тай Дэю, как только пристроил свою поклажу.

Когда бедолага смекнул, что я имею в виду, у него глазенки на лоб полезли.

— А вы, — промолвил я, обращаясь к дядюшке Дою и матушке Готе, — знай себе шагайте по Мощеной дороге. Главное, никуда не сворачивайте. Рано или поздно вы нагоните армию. Ежели кто вас остановит, покажите пропуска.

Пропуска представляли собой одно из диковинных нововведений Освободителя. Все больше и больше людей, в той или иной степени причастных к военным приготовлениям, получали писульки, где было указано, кто они такие и кто несет за них ответственность. Но, учитывая, что грамотеев в армии почти не было, затея эта представлялась совершенно бессмысленной. На первый взгляд. Но Старик никогда ничего не делает просто так. У него на все есть свои резоны, хотя уразуметь их зачастую не так-то легко. Увидев руку, протянутую мною Тай Дэю, чтобы помочь тому взобраться на лошадь, Костоправ понял, что я задумал, и уже готов был разразиться бранью, но я его опередил:

— Все будет в порядке. Не стоит горячиться из-за таких пустяков.

Тай Дэй, чья голова и в лучшие-то времена походила на обтянутый тонюсенькой кожицей череп, сейчас выглядел так, будто только что выслушал смертный приговор.

— Все будет хорошо. — На сей раз я обратился к Тай Дэю, поскольку только сейчас сообразил, что он отроду не ездил на коне. Нюень бао разводят водяных буйволов и изредка слонов. Это тягловые животные, а не верховые, и на спину им взбирались разве что детишки, да и то нечасто.

Тай Дэй не хотел забираться на эту зверюгу. Ох как не хотел. Он затравленно обернулся к дядюшке Дою, но тот промолчал. Деваться было некуда.

Замешательство Тай Дэя явно начинало потешать Костоправа. Приметив это, мой телохранитель поежился и наконец со вздохом протянул мне здоровую руку. Я потащил его вверх. Тай Дэй был жилист, крепок и весьма вынослив, но почти ничего не весил.

Конь одарил меня взглядом почти столь же неодобрительным, как и тот, что я получил от командира. Из того, что он был способен нести огромный вес, отнюдь не следовало, что ему нравилось, когда его нагружали.

— Кончишь ты наконец копаться? — буркнул Костоправ. — Поехали.

И мы поехали. Он рванул с места в карьер и с самого начала задал такой темп, словно его задница вовсе не колошматилась о седло. Железная она, что ли? Стоило мне чуток поотстать, как он принимался ворчать да браниться. А после того, как мы собрали кавалерийский эскорт, он разворчался еще пуще. Но ворчи не ворчи, армейские лошадки все едино не могли угнаться за нашими чудищами, так что ему то и дело приходилось останавливаться и поджидать, пока подтянется сопровождение. Обычно же он скакал далеко впереди, в сопровождении вороньей стаи. Птицы прилетали, улетали — и всякий раз, когда мне удавалось перекинуться с ним словечком, выяснялось, что он знает кучу важных вещей. Вроде того, где сейчас Нож, где наши войска, на каких направлениях противник препятствует нашему продвижению, а на каких нет. Ему было известно, что Могаба, дабы сдержать наш натиск, выслал на север кавалерию.

Это не могло не настораживать. Он знал то, чего не должен был знать, во всяком случае, не имея возможности блуждать с духом. А Одноглазый по-прежнему опережал нас. Он выказывал куда больше прыти, чем можно было от него ждать.

К концу первого дня настроение Костоправа улучшилось, и его потянуло на разговоры.

— Помнишь, как мы заявились сюда в первый раз? — спросил он, подъезжая к Годжийскому броду.

— Я помню ливень, грязищу и отчаяние. И тенеземцев, которым не терпелось всех нас прикончить.

— Те еще были деньки, Мурген.

— Ага. Мы были почитай что в самом аду. Во всяком случае, казаться еще ближе к нему мне бы не хотелось.

Командир хмыкнул.

— Ну, коли так, ты должен благодарить меня за эту чудесную новую дорогу.

Таглиосцы называли ее Каменной или Мощеной дорогой. Когда мы проезжали здесь впервые, это еще была полоса непролазной грязи.

— Ты правда считаешь, что Дрема годится в знаменосцы?

— Я подумывал об этом. Но пока, до поры, пожалуй, сохраню эту должность за собой.

— Вот те на. И это говорит тот самый Мурген, который вечно жалуется, будто он в каждой бочке затычка.

— Я же сказал, я об этом думал. И у меня возникли некоторые дополнительные соображения.

Некоторые сослуживцы говорили, что с утратой Сари я справляюсь неплохо. Мне и самому так казалось.

Костоправ оглянулся на Тай Дэя, отчаянно цеплявшегося за шею серой в яблоках кобылы, на которую мы пересадили его миль тридцать назад. Для пария, который мог держаться только одной рукой, он справлялся с тряской совсем неплохо.

— Никогда не позволяй чувствам вставать на пути здравого смысла, — сказал Костоправ. — Когда все прочее сказано и сделано, мы остаемся Черным Отрядом. Пусть другие парни отдают концы — предоставим это им.

— Со мной все нормально. Я был братом Черного Отряда гораздо дольше, чем мужем Сари, и научился владеть собой.

Похоже, Старика мои слова не убедили. И это можно было понять. Его заботило не то, как я держусь сейчас, а что будет, когда начнется заваруха. Когда налетит дерьмовая буря, может оказаться, что судьба всего Отряда зависит от одного человека.

Капитан оглянулся. Несмотря на все усилия, наш эскорт снова начал растягиваться по дороге, но он не удостоил это вниманием и вновь обратился ко мне:

— Узнал что-нибудь о своих родственничках?

— Опять…

Ясно было, что он от меня не отвяжется. А сказать ему мне было нечего.

— Мурген, коли ты вляпаешься в это дерьмо, стало быть, ты распоследний болван. Наверное, тебе стоило бы вернуться назад и перечитать книги. Костоправа.

— Не понял?

— У меня, как ты знаешь, тоже есть женщина. Если предположить, что она еще жива. Мы с ней даже ребенка состряпали. Оно, конечно, дело нехитрое, большого ума не требует, но, что ни говори, это накладывает определенный отпечаток на человеческие отношения. Но все, что связывает нас с Госпожой как мужчину и женщину, как отца и мать, отнюдь не означает, что я доверяю ей в каком-либо ином отношении. И она тоже не может довериться мне. Так уж она устроена. И такова была жизнь, которая ею прожита.