Рената Еремеева - Когда Хранитель слеп (СИ)

Ласка подняла светящуюся, словно молодая луна, руку, и замки вдребезги разлетелись, а ворота раскрылись. Бешеный вихрь бессильной ярости Соула вырвался наружу, вздымая волосы и одежду электов. Жрица алькоров разжала ладонь, и осколки сияющих берриалов полетели к своему хозяину. К Хранителю вернулась его первозданная мощь. Конь встряхнулся, и цепи осыпались с его израненных ног и порванных крыльев. Все задрожало, затрепетало от его могучей сверхъестественной силы. Чистая, как горний дух, космическая энергия исходила от него с такой невероятной плотностью, что на стенах и металлических воротах вдруг появилась изморозь.

В безучастной ко всему Хартс в последний момент что-то дрогнуло, она по-настоящему запаниковала и стала вырываться. Но, когда конь, чуть склонив голову, взглянул на нее, прожигая огнем возвращенной зрячести, она словно окаменела от сознания: час высшего суда и неминуемой расплаты – он наступил.

– Соул спрашивает, не хочешь ли ты на прощанье что-нибудь сказать, – перевела Ласка.

Хартс тоскливым взглядом обвела своих неверных подданных, затем дримеров, свободолюбивых и непреклонных – эти всегда предпочитали умереть, чем стать калу; чуть дольше ее прощальный взгляд задержался на Фальконе, которого она под хорошей уздой сумела удержать подле себя – ни много-ни мало – девятьсот лет… и наконец, тройка этих несгибаемых рыцарей Света… Этим отдала она много душевных сил, гордилась их победами, переживала за них искренно во время их поражений… Эх, Майя… Майя! А ведь успех был близок… Но ей не нужен весь мир, и трон не нужен… Кара! Она – его истинная вдохновительница! Все, чего он добился, как великий завоеватель, – все благодаря ей и ради нее… Прав был Фалькон, когда говорил: «Только ты и трон… и вечное одиночество…». И свой последний взор обратил Элеран Хартс к полуразвалившемуся трону:

– Прости меня, Кара, я не смог…

Зеленые бегающие глаза, с отчаяньем взирающие на происходящее, выплеснули на него кипящий гневом укор.

– Элеран Хартс! – обратилась миэрита Гринтайла к поверженной захватчице страны. – Гордыня вознесла тебя на вершину власти и толкнула на путь богоборчества. Ты думал, что страх перед твоей силой удержит массы в повиновении… Так оно и было, но ненависть подданных и холод вечного одиночества – и это тоже от твоей гордыни. Ты сам себе уготовил такой конец. Именем Великой Создательницы…

Договорить она не успела. Вспышка ослепительной молнии озарила конюшню, поразив мгновенной слепотой всех присутствующих. Только приговоренной Хартс довелось узреть то, что для других невидимо: подняв глаза на Соула, жрица затрепетала, потому что не лазурного коня увидела она в это мгновение – а лик Северины…

В следующий миг сияние уже потухло, и мятежники увидели безжизненное тело, лежавшее вниз лицом на каменном полу.

Хранитель перевел взгляд на вырывающийся из рук Грея бывший престол. Трон дико завизжал, хотя старик, сидящий на нем, оставался недвижим, словно каменное изваяние.

– Нет, я не виновата! – истерично закричала Кара. – Это все Хартс! Это он заставил меня сесть на трон Ласки! Пожалейте… Я много веков провела в заточении… Я уже наказана… Я хочу уйти, отпустите меня… – жалобно просила она.

– Как же ты уйдешь? – удивилась миэрита. – Ведь у тебя нет тела!

– Элеран обещал мне тело Моран… Я давно уже выбрала ее: она сильная, ловкая, хорошо владеет мечом, и мне подходит! Дайте мне ее тело, и я уйду из дворца! Я не хочу быть королевой… – для убедительности заверила Кара.

– История знает множество случаев, когда женщина становилась причиной войн и катастроф. И это не означает, что корень зла – всегда в женщине. Но в тех случаях, когда она потворствует греху и провоцирует его намеренно, когда она, пользуясь извечной мужской слабостью, обольщение превращает в орудие мести, в орудие захвата власти, – тогда она заслуживает высшей кары, – таков был вердикт правительницы Гринтайла.

В пронзительном крике, взметнувшемся под потолок, звучали страх и мольба о пощаде… И тут по каменному изваянию, сидящему на троне, пошли трещинки, и откуда-то из глубины освобожденных недр вырвался хриплый сдавленный стон…

Щупальца, похожие на вены или корни, которые впивались в плоть старца, намертво соединяя его с троном, обвисли и ссохлись и, тут же сжигаемые невидимым огнем, обсыпались пеплом. Лицо старика на глазах порозовело и стало молодеть. Он вздохнул, заморгал и стал удивленно оглядываться по сторонам.

Грей и Моран не посмели приблизиться к нему при божественном явлении Соула.

Конь, всхрапнув, вздыбился и, широко взмахнув исполинскими крыльями, почти мгновенно растворился в пространстве.

– Папа! – Грей бросился обнимать отца. Глаза его наполнились слезами.

– Грей, сынок! Моран, красавица моя! Какие вы взрослые! Я знал, что вы меня не бросите! Знал, что вы вернетесь за мной! А ваша мама, где она сейчас?

Улыбка сошла с лица Моран.

– Она не покидала Дрэймора, папа. Она осталась здесь, чтобы искать тебя… Она сказала, чтобы мы… ждали вас, что вы потом вместе выберетесь из Дрэймора... и найдете нас… Но… ворота закрылись, а вы… вы так и не вышли… – железное спокойствие Моран изменило ей, и она, вспоминая самый трагичный день своей жизни, стала заикаться, шмыгая носом и пытаясь удержать слезы. – Она оставила только это… – Моран вытащила из ножен меч, который ей когда-то подарила мать, и протянула его отцу.

– Знакомая вещь, – проронила Ласка своим неземным голосом.

Нафар с удивленным и одновременно просветленным лицом принял клинок.

– Это старинный меч – символ защиты Гринтайла. Он был мне вручен миэритой Лаской в день моего назначения на пост таэра.

– А я всю жизнь думала, что мама дала мне меч для самозащиты… Я даже не догадывалась, что это ее нравственное завещание. Предчувствуя свою гибель, она завещала нам с Греем спасение Гринтайла, – еле слышно произнесла Моран.

Нафар закрыл лицо руками.

– Не казни себя, Нафар, – сказала Ласка, читая его мысли. – В этом нет твоей вины. Ну что, друзья мои, пойдемте наверх, у нас есть еще дела, – с улыбкой обратилась она к победителям.

– Да-да, конечно, ты права, – торопливо заговорил полуволк и попытался подняться с трона, но атрофированные мышцы не удержали его. Едва привстав, он бессильно опустился обратно.

– Ничего, папа, – сын подхватил отца с одной стороны, а дочь – с другой, – скоро ты у нас будешь бегать, как молодой. – Грей бросил взгляд на волочащиеся сзади волосы и бороду. – Мы пострижем тебя, побреем – и будешь совсем как новенький!

Повеселевшая толпа направилась обратно в храм.

«Диадемы больше нет, а бериаллы вернулись к хозяину. Как же мне теперь лечить свою маму и селян?..» – только и успела подумать Майя, как перед ней возникла миэрита Ласка. Положив невесомую кисть руки ей на плечо, она произнесла: