Мария Версон - Белое Критши

- Ты намереваешься убить меня, Луч? - Синента резко изменилась в лице, как изменился и её голос, и взгляд. Её красные глаза стали ярче, словно налились свежей кровью.

- Да. - Твердо сказал он. - Чтобы вернуть в Орану мир, которого она заслужила.

- Мир и кровопролитие - противоречащие друг другу явления. Они могут сосуществовать, но пообещать ты сможешь только одно. - Она встала с трона и неспешно спустилась по тем нескольким ступенькам, что возвышали его. - Даже такой дурак, как ты, должен это понимать. - Она подошла к ближней к ней колонне, и её прямая ладонь кончиками пальцев прикоснулась к холодному камню. - За покушение на мою жизнь вам может грозить гниение в тюрьме или каторга. - Сказала Синента стражам, которые усомнились в правильности своих действий, едва начался этот разговор. - Вы все ещё можете уйти и не участвовать в этом.

Один из них крепко сжал крохотную звезду, висящую на шее, и с уверенностью во взгляде выхватил меч из ножен. Прочие последовали его примеру.

И в этот момент раздался жуткий грохот, в сравнении с которым то, как распахнулись входные двери, показалось тихим шелестом.

Шокированные, мужчины стали глядеть по сторонам, опасаясь появления защитников Её Величества, но никого не нашли. Их взгляд вновь вернулся к королеве...

Её кулак плотно прилегал к колонне, и от него, во все стороны, тончайшей паутинкой расходились трещины. Прошла ещё секунда, и тяжелая мраморная колонная рассыпалась на бесчисленное количество мельчайших песчинок.

- Да кто ты?!.. - Хотел было воскликнуть Бесмар, начав пятиться назад, но Синента совершила мгновенный скачек, стрелой прорезав воздух, и, прежде чем её грозный кулак лишил его сознания, он услышал.

- Я - твоя королева!

- Ты такой милый, когда молчишь. - Сказал Стижиан, облокотившись о койку, на которой беспробудно дремал перебинтованный и весь из себя чистенький Амит. - Часть меня хочет сказать, что лучше бы ты таким был всегда, но это будет ложью. Мне будет куда спокойней, если я буду знать, что хоть кого-то, не обязательно меня, ты будешь донимать своей болтливостью.

Медиум, ясное дело, ответить не мог, хотя наверняка захотел бы высказать что-нибудь столь же доброе.

Он лежал в просторной светлой палате, уставленной свежими цветами. Сквозь приоткрытое окно проникал свежий дневной ветерок, разносящий запах цветов по всему этажу.

Рядом с кроватью Амита стояли несколько капельниц, дозировано пускающих в его кровь желтоватые маслянистые препараты. Они заменили собой рухнувшую иммунную систему, сдерживали возникшую несвертываемость крови и пускали в неё необходимый минимум кислорода, без которого тот не протянул бы и дня.

Грудь медиума едва заметно поднималась и опускалась. Губы пересохли, кожа пожелтела, глаза, которые врачи проверяли на реакцию зрачка два раза в день, налились кровью и походили на демонические едва ли меньше, чем у Стижиана. Отслаивались ногти, облезала кожа. Глядя на Амита, один опытный врач, думая, что монах рядом с его кроватью уснул, спокойно и без лишних слов сказал:

- Парень не оклемается.

Над наследником дома Лоури колдовали не только врачи академии наук, но и самый известный во всей стране целитель, обучавший в свое время мастера Актомири, одного из монтерских преподавателей. Он несколько дней обследовал тело медиума, бран анализы всего чего только можно, использовал легальные и запретные способы исцеления, потратил десяток недешевых кристаллов риджи в попытках затянуть по-прежнему открытую рану на животе, но и он опустил руки, оставив после себя ещё больше вопросов.

Никто не мог понять, почему тело Амита не способно принимать энергию, почему тело продолжает отторгать что-то.

Когда в его палату заглянула Млинес, у Стижиана ёкнуло сердце.

Помимо Тео, он не видел ещё ни одного из своих мастеров, а Млинес - это не просто мастер. Не одному поколению монахов она была словно мать. Злобная, правда, и очень строгая, но именно она была тем, кто закалял умы учеников с самого детства, тем, кто мог быть и суровым, и заботливым учителем. В той или иной степени, все мастера стремились к этому, но одной только Млинес, может потому, что она женщина, удавалось в своих методах сочетать и кнут, и пряник.

Она вошла в палату и внутри Стижиана что-то сжалось. Он не знал, что именно, ведь с момента, когда он видел её последний раз, произошло слишком многое, так что он не мог знать, как себя вести.

Мастер подошла к замершему монаху и положила руку ему на плечо, в то время как на её лице стала расползаться не слишком радостная, усталая, но полная тепла улыбка. Молча, она потрепала рубашку на плече Стижиана и, когда её рука соскользнула, не произнося ни слова, мастер подошла к постели, где лежал Амит.

Положив ладонь на лоб медиуму, Млинес нахмурила брови и закрыла глаза, что помогало ей лучше слышать духов. По её обнаженным рукам побежали мурашки, словно она замерзла. Мастер несколько минут просто стояла, и с каждым мгновением брови её сгущались все сильнее.

Стижиан старался даже не дышать, боясь нарушить проводимый медиумом неведомый ему ритуал. Он не знал, но напряжение, коего в монахе накопилось слишком много, мешало Млинес сосредоточиться сильнее, чем если бы он разговаривал.

Она открыла глаза и убрала руку. В течение ещё какого-то времени она продолжала просто разглядывать пребывающего без сознания медиума, словно надеялась найти ответ на свои возникшие вопросы где-то на его разлагающемся лице.

- Линео рассказал мне, что с ним произошло. - Наконец сказала Млинес, не поворачиваясь к Стижиану.

- Он уже здесь? Они приехали? - Тут же спросил тот, но мастер пропустила эти слова мимо ушей.

- И высказал свою догадку. Я не отрицаю, что все сказанное им возможно, но...

Она приподняла тонкое, пахнущее порошком одеяло, чтобы посмотреть на едва кровоточащую рану в животе Амита.

- Я не понимаю. В нем нет тени. Это точно. Равно как в нем нет и сияния. В нем... - Её лицо внезапно распрямилось, словно его до этого сводило судорогой, и внезапно она всем телом расслабилась. - Такое ощущение, словно в нём вообще ничего нет.

Теперь она повернулась к Стижиану, и он увидел её лицо, на котором ожидалась грусть, ужас, может, печаль грядущей утраты, но вместо всего этого, оно не выражало ничего. Взгляд, словно перед ней лежал не умирающий медиум, второй, после неё, её ученик и один из тех юнцов, кого она воспитывала с детства. Нет, её лицо было таким, словно на койке перед ней лежал не умирающий Амит, а сломанная ручка, которая хорошо писала и была полезной, но горевать об её утрате не стоит.

Глядя на неё, монах сначала было не поверил сказанному и усмехнулся, ожидая что та тоже улыбнется и примется разъяснять что с Амитом на самом деле, уверяя, что все будет хорошо.