Робин Ла Фиверс - Темное торжество

Опасность для меня представляет лишь стража, стоящая на посту у восточных ворот: эти воины еще не ужинали. Что ж, придется иметь с ними дело, когда настанет время тащить узника к телеге, ожидающей за стенами.

Эта телега недешево мне обошлась. Ночному золотарю очень не хотелось терять источник своего жизненного дохода. Однако вид драгоценностей в конце концов заставил его опорожнить свою телегу и согласиться забрать у восточных ворот очень таинственный груз. Стоит ли говорить, что я расплатилась с ним не своими собственными драгоценностями! Нет уж, я наведалась в жилище Жаметты и взяла пригоршню побрякушек, что она добыла своим вероломством. И поделом!

Я подбираюсь все ближе к башне, и с каждым шагом с моих плеч словно бы падает груз тайн, подковерных интриг, бережно хранимых иллюзий и наслоений правдоподобной лжи. Я ощущаю бесподобную легкость: кажется, еще немного — и я по воздуху поплыву через двор!

И вот она передо мной — старая башня. Вынув ключ, я всовываю его в замок. Кровь вскачь несется по моим жилам, я едва замечаю, как ко мне слетаются призраки. Разве может их холод остудить мой внутренний жар!

У подножия лестницы я натягиваю на лицо капюшон, чтобы не быть узнанной, потом едва не смеюсь вслух над своей чрезмерной осторожностью. К исходу ночи уже ничто не будет иметь значения. Однако старые привычки держатся прочно — и я не тороплюсь откидывать капюшон.

Я потратила немало времени, раздумывая, как поступить с тюремщиком. Как ни странно, мне очень не хочется лишать его жизни, ведь каждое убийство, совершаемое без Мортейнова благословения, есть шаг в объятия того самого зла, которое я так ненавижу в д'Альбрэ… Но и позволить, чтобы тюремщик нарушил мои планы, я не могу. Если рыцарь не в состоянии доехать до Ренна, я должна непременно избавить его от дальнейших мук. Этот человек и так уже настрадался более чем достаточно.

А кроме того, если у меня ничего не получится и д'Альбрэ переживет эту ночь, он учинит над старичком такую лютую расправу, что тот сразу пожалеет о том, что не умер от моей руки. Вот и получается, что я дарую ему милосердную смерть, а это мой прямой долг.

Я заглядываю сквозь решетку… и мне начинает казаться, что некий бог с улыбкой наблюдает за моим предприятием: старик-тюремщик лежит на полу и спит крепким сном. Если я сумею подобраться, не разбудив, то избавлюсь от него без затруднений.

Я очень тихо вхожу. Из камеры пленника не доносится ни звука, да и «горгулья» по-прежнему не шевелится. Я подкрадываюсь вплотную и заношу нож, готовясь перерезать стражу горло.

Но прежде чем я успеваю нанести удар, этот чертенок вскакивает на ноги и замахивается на меня пустой кружкой.

Я уворачиваюсь, досадливо шипя сквозь зубы. Теперь без шума не получится.

— Сдайся, и положим делу конец, — говорю я как можно тише. — Ты все равно не остановишь меня.

Я делаю выпад, но он уходит от ножа, выгнувшись невозможным образом. Как может неуклюжий калека двигаться с такой быстротой? А в следующий миг он загораживает от меня дверь внутреннего каземата.

Я смотрю на его морщинистую физиономию и решаю изменить свой план.

— Я не хочу убивать тебя, — говорю я. — Лишь усыпить на время. Мне нужно освободить узника. Ты проснешься с большой шишкой на голове и скажешь в свое оправдание, что силы были неравны и ты не смог помешать побегу.

При слове «побег» коротышка замирает на месте и склоняет голову набок. После чего, немного помедлив, отступает от двери и делает приглашающий жест.

Я хмурюсь. Что у него на уме?

А он все жестикулирует, словно бы отпирая дверь, и при этом кивает и улыбается. По крайней мере, мне кажется, что он улыбается: лицо у него такое, что выражения толком не разберешь.

На всякий случай я спрашиваю:

— Так ты что, хочешь, чтобы я освободила его?

Он энергично кивает и отодвигается еще на шаг.

По-прежнему можно только гадать, что у него на уме, но время не ждет. Я видела, как д'Альбрэ направлялся в покои мадам Динан, — наверное, он уже там, и другой такой возможности захватить его врасплох я вряд ли дождусь.

— Отлично, — говорю я. — Пошли! — И указываю ему на дверь. Еще не хватало, чтобы он запер меня там вместе с узником, а потом поднял тревогу!

Он радостно кивает — и с паучьим проворством отбегает прочь.

Настороженно косясь на него, я снова достаю ключ и отпираю застенок. От жуткой вони щиплет глаза, но мне некогда обращать на нее внимание. Я спешу в дальний угол, где на полу лежит рыцарь.

Вблизи я вижу, что это сущий гигант. И я собиралась куда-то тащить его на себе? Да его и с места не сдвинуть!

Он не шевелится при моем приближении, но и «горгулья» стоит неподвижно, и я стараюсь не терять бдительности. Подойдя к рыцарю, жду несколько мгновений, потом осторожно толкаю его носком сапожка. Ничего не происходит.

Сзади раздается какой-то звук, и я мигом оборачиваюсь, держа наготове кинжал. Но это всего лишь тюремщик. Он наблюдает за мной.

Я зло щурю глаза:

— Он что, умер?

«Горгулья» мотает головой. Потом складывает ладони и сует их под щеку. Ага, так узник просто спит! Я резко спрашиваю:

— Он сможет идти?

Посомневавшись, старик выставляет руку и покачивает кистью. Это означает «кое-как». Или «возможно». Сердце у меня окончательно падает. Вытащить рыцаря отсюда я точно не смогу. Вот же незадача… И как, спрашивается, я герцогине весть передам?

Я опускаюсь подле узника на колени, пытаясь оценить тяжесть его ран. Левая половина его лица изуродована глубокой резаной раной. И я подозреваю, что эта рана получена не в последнем бою. В остальном его лицо — сплошные синяки и ссадины, кожа где желтая, а где и вовсе зеленая. Я даже пугаюсь, уж не разлагается ли его плоть, но потом понимаю, что это меняют цвет синяки. На левой ноге большая воспаленная рана, и еще две на левом плече.

Я набираю побольше воздуха в грудь и трогаю его ладонью:

— Эй! Просыпайся! Надо выбираться отсюда!

Он вздрагивает, потом стонет… но это и все, чего я смогла добиться. Сдавленно ругаясь сквозь зубы, я крепко щиплю его за здоровую руку:

— Просыпайся, пентюх! Я на руках должна тебя отсюда нести?

Он перекатывает голову на сторону, потом чуть отрывает ее от пола. Открывает глаза и подслеповато щурится на меня. Рана на голове, должно быть, затуманила ему зрение, а может, он и вовсе ослеп? Я оглядываюсь через него на карлика, который, оказывается, вовсе не такой уж злобный тюремщик:

— Иди сюда! Помоги!

Он с готовностью бросается ко мне, перепрыгивает через рыцаря и хватает его за другое плечо. Пыхтя, надсаживаясь и ругаясь, мы кое-как приводим гиганта в сидячее положение, но это и все, на что мы оказываемся способны. Я уже чувствую ледяное отчаяние, оно холодит пуще призраков, по-прежнему витающих вблизи. Раны пленника гноятся, его лихорадит. Даже если я неким чудом извлеку его из подвала, кто поручится, что на полдороге до Ренна он не умрет от горячки?