Робин Ла Фиверс - Темное торжество

И эта слабость привела к тому, что все рухнуло.

Впрочем, нет. Между нами изначально ничего не могло быть. Я удостоилась возможности чуть-чуть сдвинуть весы воздаяния, но и только. Как ни льстило мне, что кто-то видит меня в выгодном свете, я понимала, что его истинного уважения не заслужу никогда. А теперь Чудище просто узнал: образ, который он нарисовал в своем воображении, не имеет ничего общего с действительностью. Вот и все.

Словно бы в поисках способа остудить отчаяние и гнев ноги сами собой выносят меня темными улицами Ренна на речной берег. Я стремительно шагаю мимо роскошных каменных и деревянных домов, пересекаю городскую площадь и оказываюсь в кварталах с узкими улочками и неказистыми домиками, привалившимися друг к дружке, подобно пьяным воинам. Народу здесь побольше, ведь городское дно склонно оживать и заниматься делами именно по ночам. Я вижу нищих, занятых дележкой добытого за день. Подгулявшие воины озираются, чтобы не попасться ночному патрулю. В тени прячутся воры, они подкарауливают немощного или пьяного, чтобы не смог вовремя заметить исчезновение кошелька.

В здешних тавернах веселье бьет ключом, из дверей на улицу выплескивается веселье. В этой части города бьет ключом лихорадочная энергия, как раз отвечающая нынешнему расположению моего духа. Вздернув голову, я нахожу глазами таящихся в потемках головорезов и молча бросаю им вызов — не хотите ли выйти и помериться со мной мастерством? Даже замедляю шаги, чтобы выглядеть испуганной и неуверенной, но никто так и не соблазняется напасть на меня. Не иначе, привыкшие быть хищниками среди людей чувствуют, что напоролись на хищника пострашнее себя.

Мысленно плюнув на них, я достигаю речного берега. Здесь ошиваются уже совсем конченые подонки. Я останавливаюсь на мосту и смотрю вниз, в темную воду, и правда, от которой я так долго бежала, всплывает, точно гниющий топляк со дна. Я жаждала не просто уважения от Чудища, не просто доброго мнения о себе. Я хотела ему нравиться. Засохший сморщенный хрящик, который у меня вместо сердца, каким-то образом сумел расцвести любовью к нему.

Боль и унижение от этой мысли — точно удар под ребра… Я вцепляюсь в каменное ограждение моста и гадаю, насколько глубока здесь вода. Плавать я умею, но одежда на мне плотная, тяжелая. Намокнет и быстренько утянет меня на дно.

— Госпожа!

Кого еще принесло некстати? Я вскидываю глаза.

В мою сторону движется не слишком трезвый воин. Вот она, отдушина, в которой я так нуждаюсь! Лицо у него суровое, — должно быть, это наемник. Кожаный камзол — и никаких символов ни на плаще, ни на пряжке. Винные пары сделали его достаточно дружелюбным, но ловкости отнюдь еще не лишили.

Я поворачиваюсь к нему.

— Госпожа, никак, заблудилась? — спрашивает он. — Уж больно местечко неподходящее для прогулок, красавица.

— Полагаешь, для меня тут небезопасно?

— Еще как, госпожа! Полным-полно всяких жуликов и забияк — как бы кто не обидел!

— Но сам ты, конечно, не из таких?

Он улыбается. Улыбка у него волчья.

— О, я лишь об удовольствии вашем забочусь.

— В самом деле?

Я еще не решила, дать ему бой или в постель затащить. Но вот лапа в перчатке по-хозяйски опускается мне на плечо, он притягивает меня к себе, и я обоняю винную кислятину из его легких. Ну уж нет, без его похоти я как-нибудь обойдусь, лучше кровь пущу! Как же хочется, вымещая гнев, рассечь эту мясистую шею!

Я даже могла бы назвать это жертвоприношением Мортейну. Или Темной Матроне. Любому Богу, который склонил бы ухо к моим молитвам и прекратил неизбывный кошмар, в котором я живу.

Он наклоняется поцеловать меня — и вскрикивает от изумления, чуть не напоровшись вытянутыми губами на острое лезвие. Воин замирает и глядит на меня, ожидая, что будет. Я чувствую, как сердце бьется у него чуть ли не в горле, вижу, как трепещет наполненная кровью боевая жила… [7] Боевая жила — артерия, где бьется пульс. Медленно приближаю к ней нож. Какое невероятное искушение! Но этот малый не совершил ничего скверного. И метки смертника на нем нет. Он не вторгался в нашу страну и не состоит на службе д'Альбрэ. Он даже не поднимал руку на невинного, ведь меня невинной не назовешь. Я через многое в своей жизни переступала, но через это…

Кончик ножа ласкает кожу на его горле, но тут поблизости звучит крик. Первая мысль, которая приходит в голову, — кто-то пытается меня предупредить об опасности, но крик сопровождают звуки ударов. При мысли о подходящей заварушке мое сердце бьется быстрее, и я ограничиваюсь тем, что легонько колю воина под подбородок.

На грязную каменную мостовую между нами падает единственная ярко-красная капля.

— Пошел прочь, — говорю я.

Его глаза вспыхивают гневом, и какое-то мгновение мне кажется, что он выхватит меч. Но воин лишь отвечает:

— Осторожнее играй в свои игры, госпожа. Не каждый тут добряк вроде меня.

Я молчу. Он поворачивается и уходит, откуда пришел, а я бегу туда, где раздавался крик.

Что-то произошло ниже по течению, на другом каменном мостике. Подбегая, слышу звуки борьбы и заранее достаю нож из ножен на запястье. Потом осторожно подбираюсь поближе. В тени возле каменного основания моста двое воинов взяли в оборот мужчину и женщину. Тонкие губы мужчины уже разбиты в кровь, длинный острый нос тоже расквашен. Женщина прижимается спиной к мостовому быку. Ближайший к ней воин уже спускает штаны.

Я тотчас же узнаю в жертвах своих знакомых — угольщиков, и кровожадная ярость, снедающая меня, обретает новую пищу. Я беззвучно крадусь вперед. Почему-то воины тоже кажутся мне не чужими. Когда тот, что удерживает мужчину, оглядывается на приятеля, я чуть не подпрыгиваю — я узнала его! Это Бертло, прозванный Монахом из-за того, что не прикасается к женщинам. Стало быть, второй — Галлмо Волк, получивший такую кличку за свою ненасытность. Оба — люди д'Альбрэ.

И глубочайшее внутреннее чувство подсказывает мне: я далеко не случайно встретила их здесь.

Вот оно, наилучшее утешение для моего изболевшегося сердца! Мне даровано убиение двоих подсылов д'Альбрэ!

Галлмо глумится над перепуганной женщиной, не торопясь переходить к делу, и я решаю сперва напасть на Бертло. Таясь в густой тени, обхожу сваи и оказываюсь непосредственно за спиной у Монаха. Сложно будет резать ему глотку, пока он держит угольщика, но я справлюсь. А угольщик, если захочет, потом отмоется в реке от его крови.

Быстрее охотящейся змеи я делаю шаг вперед, хватаю Бертло за волосы и запрокидываю ему голову, после чего провожу лезвием по шее, рассекая не только кровеносные жилы, но и гортань с голосовыми связками. Бертло валится навзничь, едва не валя и свою жертву, но угольщик вовремя выдергивает руки из его слабеющей хватки и делает неверный шаг назад, однако не падает. Я чувствую на себе его взгляд, чувствую, как он меня узнает… однако все мое внимание устремлено на лоб Бертло, осененный меткой моего Бога. Тогда я улыбаюсь. И поворачиваюсь к Галлмо. Тот так увлечен шансом удовлетворить свою похоть, что не в состоянии заметить даже приближение смерти. Я уже тяну к нему руку, но тут женщина взглядывает поверх его плеча, видит меня — и глаза у нее округляются. Я предостерегающе прижимаю палец к губам… и всаживаю клинок Галлмо под основание черепа. Нож у меня, правду сказать, плохо подходит для подобной работы, более тонкое лезвие легче скользнуло бы между шейными костями. Но ничего, у меня и так все получается. И я даже не пустила кровь угольщице на платье.