Ина Голдин - Игра в классики на незнакомых планетах

– И давно вы ищете?

– Давно. Не знаю. Не помню.

Жозеф прикинул, что, пожалуй, лучше проводить ее до дома и поглядеть, не найдется ли шкатулка. Может быть, тогда город их отпустит…

Так они и шли по пустынной улице – два молчаливых призрака. Где-то недалеко выкрикивали считалку дети, навсегда оставшиеся в Лабиринте.

«Церберов» у подъезда не было, зато дожидалась черная машина; из окна вился сигаретный дымок. «Воронок», так их называли.

На месте давешней железной двери оказалась резная деревянная. Жозеф толкнул ее, нырнул в темный подъезд и стал тихонько подниматься по лестнице – к доносившемуся сверху шуму и резким голосам. Сабин следовала за ним, опасливо держась за перила.

Дверь на втором этаже была распахнута, без стыда являя внутренности перетряхнутой, разоренной квартиры. У самой двери очень прямо, вздернув подбородок, стояла девушка. Весьма похожая на ту, в беседке.

– Это семейная реликвия, – сказала она.

– Реликвия, реликвия… от дворянских предков осталась? А письма эти – тоже реликвия? – Черный человек распахнул шкатулку, вытряхнул на ковер пачку конвертов с яркими марками. – Иностранщина эта?

– Пойдемте отсюда, – шепнул Жозеф. – Мы ничем не поможем.

Сабин посмотрела на него внезапно проснувшимися глазами:

– Это… это же тетя Верочка… Как же так получилось?

– Сабин!

– Д-да…

– Вы хотите домой?

– Хочу…

– Где ваш дом? Скажите мне свой домашний адрес, живо!

– Э…э… – голос у нее вдруг стал странно детским. – Вознесенский проспект… н-номер…

– Сабин! Что находится рядом с вашим домом? Куда вы ходите в магазин? А?

– В «Шампьон», – сказала она и вдруг проморгалась. – Что это я… Конечно, мой адрес – улица Лекурб, тридцать пять, в пятнадцатом…

Ф-фу…

– Бежим!

Далеко не убежали. Скатились кубарем по лестнице – а во дворе им перегородили дорогу люди в кожаных куртках. Одинаково хмурые, одинаково безликие.

– Куда это вы собрались?

Жозеф плотнее ухватил Сабин под руку.

– Мы не местные, – сказал он твердо. – Мы возвращаемся домой.

– Домой? – Парень в плотно сидящей ушанке выдвинулся вперед. Лицо у него было прямоугольное и будто закопченное. – А разве ваш дом не здесь? Разве вам не жалко всего, что вы здесь оставили?

Сабин беспомощно оглянулась на дом. Но темные глаза города смотрели на Жозефа:

– Что вам дала эмиграция? Лишний кусок хлеба, возможность спасти свою шкуру? И что – это стоит предательства? Стоит того, чтобы оставить своих друзей, свои воспоминания, свою родину?

Он ступил чуть ближе, и голос его неожиданно смягчился:

– Думаешь, страна о тебе забыла? Думаешь, город не помнит тебя, Ося? Ты жил на улице Карла Либкнехта и ходил с родителями в кафе «Пингвин». И в первый раз зашел в Лабиринт, когда тебе было шесть… Останьтесь, – теперь парень в ушанке обращался уже к обоим. – Останьтесь, здесь у вас будет второй шанс…

Верочка, незаметно спустившаяся к двери подъезда, прихватывала у горла куцую шубку и умоляюще смотрела на Сабин. Та не могла оторвать от нее взгляда.

– А… шкатулка?

– И шкатулку вернем, барышня, что мы, воры какие? – Парень заметно повеселел. Вокруг засмеялись – гулким, потусторонним смехом.

Бом-м!

Колокол ударил будто в самое ухо.

Бом-м!

Ясный звук разорвал на мгновение туманную ткань Лабиринта. «Чекисты» вздрогнули и заколыхались. Жозеф перехватил Сабин за руку и бросился прочь, пока над головой переливался колокольный звон.

Те быстро пришли в себя и ринулись в погоню; раздались выстрелы. Тощая бабуля – давешний «цербер» – махнула Жозефу рукой, указывая, куда бежать.

Пожалуй, отпусти он Сабин – она бы вернулась. Но его пальцы, хоть и заледеневшие, крепко сжимали ее запястье. Нырнули в подворотню, помчались, оскальзываясь на насте, вниз по небольшому холмику, проскользнули в арку. И оказались у реки.

– Не могу больше, – задохнулась девушка. – Подождите…

Жозеф усадил Сабин на старую скамейку – кое-где в досках были прорехи.

– Верочку… Верочку оставили…

Жозеф заглянул ей в лицо:

– Верочки давно уже нет. Если все это и было, то закончилось… лет шестьдесят назад. Понимаете меня? Слышите?

– Да, – сказала она, помолчав. – Понимаю.

Он лихорадочно думал, куда же им идти. В храм, хоть оттуда доносился колокольный звон, ему по непонятной причине не хотелось. К тому же никто не знает, будут ли там открыты двери.

Сбоку от дороги из снега росли камни. Ровно обтесанные, некоторые квадратные, некоторые продолговатые. Вроде бы не кладбище, мертвых под ними нет…

Клавиатура. Так и есть; сверху на камнях вырезаны буквы и цифры. Кому-то пришло в голову вкопать в землю каменные клавиши.

Кто, интересно, на ней печатает?

Пусто было вокруг, вымерше. Жозеф коснулся одной из клавиш ладонью, и она чуть вдавилась в землю.

Глупый вопрос. Петляя среди камней, он дотронулся по очереди до S, O и снова S. Потом подумал и нажал Enter.

И почти сразу рядом с ними остановилось такси – вполне современный «Мерседес» в шашечках. Совершенно здесь неожиданное – хотя бы потому, что дорожка была пешеходная и довольно далеко от проезжей части.

– Куда?

– В аэропорт!

Сабин повалилась на заднее сиденье и свернулась там клубком, кутаясь в свой слишком длинный шарф. Такси, неловко переваливаясь, вырулило из сугробов и направилось к залитой огнями главной улице города.

Жозеф вздохнул. Ну и работенка.

– Верочка – это сестра вашей бабушки?

Сабин закивала. Руки у нее дрожали; она стащила перчатки и стала дуть на покрасневшие пальцы.

– Я не знала раньше… никогда не знала, что у нее была сестра… Бабушка эмигрировала, потому что была беременна мамой и боялась. А Верочка, младшая… Сначала не хотела ехать, а потом не получилось, – девушка сглотнула, – поздно было.

Такси покидало город, оставляя за собой сиротливые новостройки. Дорога впереди была глухо-темной, окруженной ельником.

– А шкатулку эту… бабушка всю жизнь ее искала. Письма посылала… Даже на аукционах, в Интернете… И только перед самой… самым концом мне сказала про Верочку. Это ведь выходит… Выходит, шкатулка ее погубила. Ведь из-за писем… Господи, как же это страшно…

Она шмыгнула носом:

– Бабушка всегда говорила, что зря уехала, всегда… Все хотела вернуться, но так и не вышло, город ведь не так давно открыли…

И выходит, что все накопленное чувство вины по наследству досталось внучке. Вместе с воспоминаниями и «якорем» в виде шкатулки с аистами.

Уже когда они подъезжали к зданию аэропорта – с колоннами и белыми башнями оно напоминало какой-то Дворец Советов, – Жозеф вспомнил, что не назвал терминал. «Аэровокзал» – горело неяркими светло-синими буквами; точно такие же были когда-то на соседнем «Гастрономе».