rain_dog - Летучий корабль

Мы с Кричером перемещаем все, что еще до недавнего времени составляло обстановку спален, гостиной и кухни, в просторную прихожую, откуда чужое добро постепенно отбывает с магической доставкой в новое семейное гнездо Эшли. А мы освобождаем подвал, так что мой старый дом постепенно заполняется именно теми привычными глазу вещами, что, наверное, уже не одно десятилетие составляли несколько таинственную и в то же время на удивление безалаберную атмосферу жилища Блэков. Только вот нашу с Джинни кровать я решительно изгоняю в гостевую спальню. Если честно, я уже решил, что поселю здесь Рона и… да, и не его одного. Я практически уверен, что мне удастся помирить моих друзей, и я не вижу ни малейшего смысла для них оставаться в крохотной съемной квартирке, которую сейчас занимает Герми. Каморка, кстати, стоит не так уж мало, так что я не понимаю, почему они должны ютиться там, а я один обитать в таких хоромах. Не царь… а, кстати, теперь вроде как уже и не герой…

В тот день меня не покидает странное чувство: я даже как будто и рад, что вновь обустраиваю свой дом, вспоминаю, где стояла та или иная вещь, которую мы с Кричером извлекаем из подвала, готов чуть ли не руками сметать пыль с зеркал в тяжелых рамах или с толстых книжных переплетов, но… Я любуюсь, когда старые знакомые обретают привычные или даже неожиданно новые места. Но я все время словно смотрю со стороны на выстраивающуюся перед глазами картину восстановленного жилища, будто хочу, чтобы все, что я делаю, понравилось тем, кого я уже мысленно определили сюда на жительство. Кстати, я только потом об этом вспомнил, когда обустраивался в только что снятой квартире в Загребе… И понял, что дом на Гриммо я уже тогда не предназначал для себя. Нет, конечно, я не думал осознанно: «Вот, это понравится Рону. Это подойдет Гермионе». Но это было именно так, потому что в моей спальне меня заинтересовали только подушка, одеяло и чистое белье. И кресло, на которое можно было бы бросить одежду. Будто я знал, что это ненадолго. У меня, правда, везде «ненадолго»… Когда хочешь остаться где-то, наверное, привязываешься даже к стенам, к незаметным мелочам, врастаешь в них, впитываешь их запахи, а я превратился в странника, ступив на палубу пиратского Корабля… Или нет, я никогда и не прекращал им быть, просто не задумывался раньше о том, что все жилища в моей жизни, по сути своей, были временными пристанищами. И будем честными, меня никто никогда нигде не ждал… так что я легко снимаюсь с якоря.

Может быть, дом на Гриммо просто слишком фундаментален для таких, как я или Сириус — наши бродяжьи души не держатся здесь, их уносят сквозняки, весенние ветры, случайно залетевшие в неплотно притворенное чердачное окно. На Гриммо надо жить, врастать корнями, заводить семьи, детей, внуков, правнуков, показывать им портреты прапрабабки или дедов чернильный прибор, подбегающий к тебе на тоненьких золотых ножках и услужливо откидывающий крышечку. А у меня слишком грубые руки для подобных вещей. И все, что я могу унести с собой — котомка, да нет, кто сейчас уходит из дома с котомкой? Просто небольшой рюкзачок… Ну и футляр, чтобы не разбить ноутбук в дороге. Я слишком легок, чтобы старый фамильный особняк на Гриммо мог удержать меня, и, хотя я и потратил немало сил, чтобы покинуть Англию, порой мне кажется, что достаточно было просто вдохнуть поглубже, раскинуть руки и… ты умеешь летать, Гарри? Теперь уже нет.

К вечеру, когда до меня, наконец, добирается уставшая Гермиона, мой старый дом уже вполне похож на себя прежнего, так что мы готовы показать себя — Кричер, я и особняк. Мы садимся ужинать на почти той же кухне, ставим на стол почти те же тарелки и разливаем чай из почти того же чайника. Трудно сказать, кто из нас больше изменился — мы или наши старые вещи.

- Тебе нравится у меня, Герми? — осторожно спрашиваю я, сам еще толком не понимая, к чему я клоню.

- Мне всегда у тебя нравилось, — легко признается она. — Как будто именно здесь и был наш дом, ну, знаешь, дом для нас всех. Ни Нора, ни наши съемные квартиры. Мне так казалось еще со школы, помнишь, когда еще был жив Сириус? И когда мы приходили сюда к тебе и …

- Ко мне и к Джинни. Гермиона, брось, я не стану заливаться слезами при имени бывшей жены…

- Ну да, когда мы приходили к вам, мне всегда казалось, что сейчас появятся они — Сириус, Тонкс, Грюм, Люпин… Как будто они так и остались здесь жить…

- Просто дом с привидениями…

- А он всегда и был таким, Гарри. Но это ему идет.

Герми напрягается, слыша негромкое постукивание совиного клюва в кухонное окошко.

- Интересно, у кого это такая вежливая сова? — спрашиваю я, но моя подруга даже не улыбается.

Вежливая сова, как это ни странно, принадлежит сэру Энтони. И она приносит мне известие, которого я жду сегодня весь день.

- Тео взял им билеты на самолет. Они прилетают послезавтра.

- Оттуда же лететь часов десять, — она не знает, уместно ли ей радоваться этому известию.

- Герми, я не думаю, что им злонамеренно не дали портключ для возвращения. Хотя, учитывая наше далеко не примерное поведение на острове…

Она молчит, рассеянно вертит в руке зажигалку, вытягивает себе сигарету из пачки, хотя рядом с ней на столе уже лежит одна, которую она достала минуту назад, но так и не прикурила.

- Герми, — решительно говорю я, потому что мне надоело наблюдать, как она страдает из-за того, что пожертвовала буквально всем ради нашего с рыжим спасения. Как говорил сэр Энтони: «Мне неохота на это смотреть». — Герми, я встречу его сам. Я не возьму тебя с собой. Когда он окажется здесь, я просто покажу ему твои воспоминания.

Она пытается протестовать, но я не слушаю.

- Вспомни, как мы с тобой смотрели друг на друга в тот день, когда я впервые появился в доме мистера Уилкинса. Как мы гадали, можем ли мы доверять друг другу. А ведь мы с тобой просто друзья. Говорить с ним тебе будет намного сложнее. Я думаю, будет хорошо, если ты спрячешься здесь в доме — если он будет готов тебя видеть, ты…

- А если не будет?

- Тогда грош ему цена. Тогда, значит, твой развод с ним был именно тем, что вам нужно. И тебе останется только поблагодарить Малфоя и Довилля.

- Гарри, ты так говоришь…

Да, я нередко буду пугать Герми и Рона в последующие месяцы, говоря именно так. Иначе мне просто было бы не по силам сделать все то, что я успел совершить до мая. Или наворотить до мая… Это уж как посмотреть…

- Я возьму с собой Августу Лонгботтом, если старушка, разумеется, будет не против.

Уже поздно, и Гермиона, несмотря на все мои уговоры остаться ночевать на Гриммо, отправляется к себе, а я пишу бабушке Невилла, предлагая послезавтра взять ее с собой в Хитроу. И отправляюсь спать.

Было бы наивно полагать, что ночные тени, не решавшиеся показать носа, пока я квартировал у Герми, не воспользуются той первой ночью, что я провожу в моей старой спальне. Дом, оплетенный воспоминаниями, словно паутиной, с готовностью выдает мне один из своих старых снов. Мне вновь пятнадцать, я на пятом курсе, мы только что отметили здесь Рождество — папашу Уизли как раз выписали из Мунго после того самого нападения Нагайны возле двери в Отделе Тайн. Это то, о чем знает сам дом: я брожу по коридору, а потом вхожу на кухню, привлеченный слишком громким звуком голосов — это Сириус и Снейп, да-да, он самый, еще профессор Хогвартса, они спорят, потому что Дамблдор заставил Снейпа заниматься со мной этой чертовой окклюменцией. «Убери руки от моего крестника!» — кричит Сириус, я, как и тогда, бросаюсь между ними и вдруг перехватываю взгляд Снейпа, и понимаю, что он смотрит на меня как-то не так, не так, как он мог смотреть тогда. Он в черной мантии, но у него длинные волосы, заплетенные в косичку и та самая серьга. Он перехватывает мое запястье и больше не отпускает меня. «Он же не может», — думаю я, — «мне же всего пятнадцать!» «Я заберу Поттера с собой», — говорит он Сириусу, я пытаюсь протестовать, но почему-то знаю, что все равно пойду с ним, потому что если он сейчас выпустит мою руку, случится что-то непоправимое. И в то же время мне очень страшно, потому что я знаю, что должно произойти между нами. А они — и все Уизли, и Сириус, и Рон с Герми — они просто замирают, не двигаются и смотрят, как он уводит меня. И когда мы оказываемся за дверью — я поднимаю голову и отчетливо вижу пляшущие в свете фонаря снежинки — он чуть наклоняется и шепчет: «Чего ты боишься, глупый? Иди сюда». И целует меня. И я просыпаюсь, все еще ощущая на своих губах вишню и миндаль.