rain_dog - Летучий корабль

- И что ты так на меня смотришь? Думаешь, я сейчас что-нибудь сброшу? — и улыбается хитро, прекрасно понимая, что я смотрю на него совсем не из-за этого.

- Я соскучился по тебе, — признаюсь я.

А потом нам становится неинтересно играть просто так, и мы решаем, что для придания нашему занятию хоть какой-то остроты нужно делать ставки.

- Ну, играть с тобой на деньги неинтересно, — говорю я, — это все равно, что ковырять гору детским совком.

- А на раздевание неинтересно с тобой, — смеется он, — на тебе кроме пластыря и плавок ничего нет.

И мы, сам не знаю, почему, договариваемся играть на вопросы — проигравший рассказывает какую-то часть своей истории, которую не знает другой. Разумеется, я все время проигрываю, но Северус милосерден. «Загреб», — говорит он, или: «Университет». И я во всех подробностях рассказываю ему о том, где и как живу в Загребе, проиграв еще раз, повествую о своих странствиях по миру, опуская пока что ту неделю в Норвегии, когда я не мог сказать, кто я, и куда несут меня холодные ветры моих страшных снов. Рассказываю про свою учебу, о том, как подружился с Драганом. Я даже и не подозревал, что в моей совершенно обычной жизни есть так много вещей, о которых мне захочется поведать ему. А он слушает, он умеет и спрашивать, и слушать, каким-то образом ухитряясь не затрагивать тем, болезненных для меня, и в то же время вытягивая массу подробностей, по которым довольно легко додумать и остальное — то, о чем я пока что предпочитаю молчать. Я проигрываю ему даже своих демонов, любящих миндаль и вишню и недовольно морщащих нос от дыма моих дешевых сигарет. И, весьма вероятно, он вытянул бы из меня и все остальное — но он не успевает. Потому что однажды выходит так, что ему нечем крыть ту карту, которую я выкладываю перед ним последней.

- Ты проиграл, Северус, — говорю я, не в силах сдержать довольную улыбку.

- Проиграл, — подтверждает он. — Я же не отрицаю. Спрашивай.

И он вдруг становится очень серьезен. А я, даже не задумываясь, выпаливаю:

- Лондон. Расскажи мне, что было после того, как я исчез.

- Ты действительно хочешь знать? — он медленно собирает карты, все еще разбросанные по постели между нами, и аккуратно складывает их на столик. — Видишь ли, это довольно непростая история, боюсь, не только для меня. Ты уверен, что готов слушать?

- Северус, — прошу я, — но я же почти здоров, даже твой сосед вчера сказал, что еще пара дней — и все, можно вставать.

- Наш сосед, Гарри, — поправляет он меня.

- Ну, хорошо, наш сосед. Я просто никак не могу привыкнуть. Что было в Лондоне, Северус? Ты расскажешь мне?

- Да, — говорит он, оставаясь сидеть рядом со мной. — В молчании мало толку, правда? С чего начинать?

Я же не могу просить его начать с момента моей мнимой смерти, на это у меня все же ума хватает, так что я выбираю, как мне кажется, более деликатную тему:

- Почему ты ушел из Министерства Магии, Северус?

Но в ответ я получаю все — то, о чем не решался спросить, то, о чем не посмел бы заговорить никогда, то, чего никогда и не ожидал услышать от лорда Довилля. Как будто он давно готовился к этому разговору, потому что в тот день он обрушил на меня все, что не могло быть сказано за те месяцы, что мы прожили по разную сторону разделявших нас баррикад, которые с таким старанием сложили сами — из обмана, недоверия, предательства, непонимания и непрощения.

- Почему я ушел из Министерства? Наверное, потому же, почему ты уехал из Англии, Гарри. Когда я понял, что мне больше нечем заполнить пространство, в котором я находился, по привычке называя его своей жизнью. Когда признал, что меня обступила пустота… Постарайся не перебивать меня, хорошо?

И я обещаю.

* * *

— Когда я ушел из Министерства… знаешь, я даже иногда думал, что зря это сделал, потому что теперь, когда мои дни вдруг, впервые за столько лет, стали свободны от восхода до заката, да и ночью было предостаточно времени, чтобы метаться по дому… Я даже пробовал пить — это не помогало. Я не понимал, как это возможно — все потеряло смысл. Пойми, мне было сорок три года, я получил все, к чему мы шли столько времени. Смешно, но это так — пока мы воевали, я был вынужден играть на два фронта, порой забывая, который из них мой. И мне казалось, впрочем, я не знаю ни одного человека, пожалуй, кроме тебя, кто бы не мог сказать того же самого о себе: я всегда полагал, что достоин большего. Нет, не то чтобы весь мир был мне обязан, но... Ты, вероятно, понимал все это про меня и на Кесе, да и гораздо раньше, а потом в Лондоне это было уже совершенно очевидно — я действительно хотел власти, признания, благодарности, влияния. То, чего я не мог получить, будучи человеком Дамблдора, шпионом, зельеваром Темного лорда, профессором Хогвартса… Не один я — и мы нашли способ получить все это силой. Можешь говорить что угодно — в итоге мы стали хорошим правительством, думаю, лучшим из всех, что были в Магической Британии за последние десятилетия. Потому что мы хотели стать лучшими. Нам — мне, Люциусу, Энтони, Дугласу Лоуди и всем прочим — нам очень хотелось иметь причины гордиться собой. Мы принимали разумные законы, не были жестоки или мстительны, никого не преследовали и никого ничего не лишали. Мы были успешны, и мне было лестно знать, что все это стало возможным во многом благодаря мне. За пару месяцев маги в Англии успешно забыли о том, кем большинство из нас являлось в прошлом — мы не стали правительством Темного Лорда. У нас получился мир, в котором можно было жить, но в нем почему-то не захотел оставаться единственный человек, который был по-настоящему важен для меня… Да, я читал о тебе в газетах… Твой рыжий приятель потом обвинил меня в том, что я и пальцем не шевельнул, чтобы остановить публикации в Пророке, которые бросали тень на тебя. Он был прав, я мог — и не сделал этого, хотя мне достаточно было просто небольшого намека, чтобы они забыли о том, как полоскать твое имя в газетах. Быть может, я был просто зол на тебя — не знаю. Такая вот мучительная глупая месть, от которой мне самому было, может быть, даже больнее, чем тебе… Видеть тебя на колдографиях с повисшей у тебя на шее маггловской девкой, выходящим из клубов, сидящим за рулем той чертовой машины… Я видел то же самое, что видели они — ты прожигаешь жизнь, ты мечешься, не находя себе места в выстраиваемом нами раю всеобщего магического счастья и благоденствия. И я говорил себе, пусть так, пусть Поттер получит все, чего он заслуживает. Ты отвернулся от меня, ты по-прежнему считал меня убийцей и грабителем, ты никогда не давал мне ни малейшей возможности оправдаться, Гарри — я плохо умею прощать… Не знаешь, куда девать себя — что ж, ты сам отверг то, что предлагал тебя я. Ты мог получить все — и ты отказался, и я, как мне казалось, могу злорадно наблюдать за твоим падением, просто отойдя в сторону. Как бывший герой не знает, чем себя занять, потому что он слишком горд, чтобы склониться перед пиратским правительством. Но все, что я читал о тебе, я знаю, это была неправда, теперь вот знаю… Но тогда вся эта ложь оставляла раны, может быть, даже более глубокие, чем она наносила тебе.