Гай Юлий Орловский - Ричард Длинные Руки - принц-регент

Он покачал головой.

— Я слышал о вашем необыкновенном даре, однако я не пью вина. Вообще.

— О, — сказал я с уважением, — тогда кофе?

— А что это?

— То, — ответил я, — что пью сам. Отведайте.

Я сделал две изящные, но вместительные чашки из тонкого фарфора, наполнил горячим крепким кофе с сахаром. Он проследил, как я взял одну и отхлебнул, протянул руку за своей.

Брови чуть приподнялись, когда ноздри уловили запах, некоторое время вчувствовался в новый для себя аромат, наконец сделал первый глоток.

Я старался не посматривать на него слишком уж пристально, мирно пил кофе, а потом создал несколько изящных и почти невесомых пирожных.

Морщины на его суровом лице разгладились на глазах, он допил кофе и сказал еще более окрепшим голосом:

— Это лучше любого вина, но, понимаю, даже среди монахов надо помнить о врожденной слабости человека… Похоже, у нас с вами в чем-то вкусы да совпадают. Думаю, если порыться, то не только в привязанности к этому поистине божественному напитку… чему мы, возможно, удивимся оба.

— Теперь и мне так кажется, — признался я. — Отец Ромуальд, я хочу напомнить, что вы здесь в мире святости и стремитесь к еще большей святости, но мир вне вас! И развивается вне вас. Да, вы со всем Храмом необходимы, как университет по гуманитарным дисциплинам, но когда в мире кровавые войны, профессора искусства для любой из сторон идут в анус. Или я не то говорю? Что, сумбурно?

Он кивнул.

— Ничего, я понимаю.

— Так вот, — сказал я, — безгрешный человек может существовать только в раю. А в широком мире, куда пинком выбросил Всевышний обнаглевшего человека, Адам моментально бы подох… без той темной части души, что досталась от Змея! И Господь это прекрасно понимал… как мне кажется.

Он подумал, посмотрел на меня внимательно.

— Продолжайте.

— Я не стану объяснять, — сказал я, — что темная часть души есть в каждом из нас. И в вас тоже, отец Ромуальд!

Он ответил спокойно:

— Увы, я тоже грешен.

— Все мы грешны, — сказал я, — но именно греховность спасает нас в насквозь греховном мире. Наша задача — построить Царство Небесное на этой грешной земле… нашими грешными руками! И только тогда мы очистимся. А вот когда некоторые отдельные личности ухитряются совершить бегство из нашей общей греховности в святость… это по большому счету трусость и даже предательство. Увы, не хочу говорить такое в адрес брата Целлестрина…

Он покачал головой, не сводя с меня взгляда.

— Вот вы как повернули…

— У него это ненамеренно, — сказал я. — Ему указали эту дорогу, он со всем неистовством и рвением ринулся проламывать там стены. И проломал, ибо дурная молодость нередко добивается успеха там, где отступает осторожная мудрость. Еще кофе?

— Да, если вы в силах…

— Это всегда в силах, — ответил я скромно. — Давайте только сделаю, если я правильно понял, чашу побольше… Вам покрепче? Сладости больше или меньше?

— Больше, — ответил он, как отвечает всякий нормальный мужчина. — Да, можно покрепче. Вы с такими случаями уже сталкивались?

— Есть опыт, — ответил я скромно. — В моем срединном королевстве есть так называемые йоги. Добиваются святости лично для себя, в то время как их соседи умирают от голода, болезней, нищеты, дерутся за кусок хлеба, гибнут от засухи, наводнений и саранчи… А соседние королевства, где совсем не было таких великих святых, приходят на помощь с караванами пищи, лекарств…

— Понял, — произнес он, — но все же на один вопрос вы не ответили. А он важен.

— Какой?

— Что насчет вас? — произнес он с расстановкой.

— Моя темная сторона души, — ответил я так же медленно, — в сто тысяч раз чернее этого мотылька, что выпорхнула из брата Целлестрина. А сейчас та половинка души Целлестрина сама жаждет вернуться на свое место, испугавшись огромности мира.

Он помолчал, все так же не сводя с меня взгляда.

— И как вы?

— Что именно?

— Как с этим живете?

— Светлая и темная, — ответил я честно, — во мне в постоянной борьбе. Знаете ли, отец Ромуальд, я часто об этом думал, и хотя это звучит крамольно, однако утверждаю, что не будь во мне этой страшной черноты, что постоянно призывает к буйствам и насилию, я не продвинулся бы и в полезных делах!

Он хмыкнул и надолго замолчал, чашка в его ладонях иногда чуточку светится, один раз я отчетливо видел, как пальцы прошли сквозь стенку.

Наконец он поставил ее на стол и поднялся, огромный и собранный, как полководец перед боем.

— Хорошо, брат паладин. Я переговорю с приором.

Что в его тоне заставило спросить:

— Насчет Целлестрина?

Он взглянул в упор.

— И насчет Маркуса. Разве не ради него доблестный паладин покинул поле битвы с демонами?

Сквозь крепкий ночной сон я услышал пение, встрепенулся. Бобик поднял голову, в глазах вопрос: опять?

— Нет, — ответил я шепотом, — снова. Но ты спи, я туда-обратно.

Он спросил взглядом: а оно тебе надо, все эти призраки, их возня, темные тени какие-то, у тебя же другие важные и неотложные задачи, как, к примеру, чесать меня за ушами и бросать бревнышко как можно дальше.

— Надо, — ответил я тем же шепотом. — Я паладин, а паладину, как старой бабке, до всего есть дело.

Призрак не выплыл из стены, а почти выпрыгнул, я сказал быстро:

— Я бегу до того места, а ты можешь напрямик…

Похоже, он понял, сразу ушел в стену, а я выбежал в коридор, пронесся по нему, как лось, дальше зал, лестница вниз, два пролета, вот то место, где призрака в прошлый раз утащило в стену…

Он появился из стены напротив, обратил ко мне мертвое ужасное лицо и поплыл по коридору дальше, там запустенье, обломки старой мебели, веет заброшенностью.

Когда он прошел через дверь, я, не колеблясь, сильно пнул, и трухлявые доски рассыпались. Призрак уже в комнате медленно подплывает к стене напротив, это монашеская келья, только давно заброшенная, прохудившееся ложе, в стене пустые держаки для факелов, но ни одной свечи…

На моих глазах призрак протянул руки к стене, мне показалось, что с моими глазами что-то случилось: изображение стало двоиться, призрак вытащил из стены увесистый камень, опустил на такую же призрачную табуретку, я помотал головой, но в самом деле в комнате два призрака одного и того же монаха!

Один застыл неподвижно, второй вложил в нишу свернутый в трубочку лист бумаги и осторожно задвинул обратно камень, так что стена стала прежней.

Я раскрыл рот, чтобы поинтересоваться, что это значит, в этот же момент оба призрака слились в один. Тот повернулся ко мне, указал на тайник, и тут же его увлекло призрачным, но достаточно сильным ветром, и он исчез в каменной стене.

— Ага, — сказал я. — Ну да, ага. Как много смысла в звуке сем слилось! Как много в нем отозвалось…