Александр Талал - Влюбиться в эльфа и остаться в живых

– Мда-а… На вкус и цвет… сто лет в обед. В детсаду заказали? Слушай, а какая она должна быть, твоя девушка?

– Она такая… сказочная… – Женя бросил рисунки на пол и мечтательно затосковал. У друга взгляд на вещи был более прозаичным:

– Баба-яга тоже вся сказочная. Личные вводные, внешние данные?

Женя подыскивал слова, но так и не подыскал.

– Евгений, ты меня знаешь, я – человек неумный, говорю, что в голову приходит. Оно приходит откуда-то и зачем-то, я его озвучиваю и сильно не думаю, не успеваю. Если долго думать, то так ничего и не скажешь. В общем, пришло следующее. Я вот, когда музыку пишу, все семь нот знаю. Но она из души появляется. (Жене подумалось, что, судя по сегодняшней композиции, он не хотел бы заглядывать Дюше в душу.) Понимаешь?

– Нет.

– Ну у меня семь нот, у тебя семь карандашей.

– У меня целая пачка карандашей.

– Не важно. Дело не в карандашах. И не в нотах. Это так, кирпичи.

– Какие еще кирпичи?!

Дюша вздохнул.

– Из которых можно девушку построить. Только у тебя чертежей нету.

– И что я должен делать?

– Подругу тебе надо, Евгений Степанов. Тогда ты точно будешь знать, что рисовать.

Диджеи в чем-то сродни художникам. Они тоже подразделяются на две общие категории: те, кого хочется прибить, и все остальные. Пристально глядя на Дюшу и тихо вскипая где-то внутри, Женя определял, к какой категории его причислить. Но в этот день его ожидали важные люди на Чистопрудном бульваре, и он принялся собирать лучшие из разбросанных по всей комнате рисунков.

Тем не менее Дюшины слова разбередили его и не выходили из головы. Снег совсем уже сошел на бульваре, земля успела подсохнуть. Накрапывал слепой дождик, и Женя, никогда не любивший носить с собой зонт, натянул черный капюшон пуловера, но в каплях уже не было промозглой колючести раннего марта; облака, исходившие весенней влагой, были такими белыми и легкими, что через них просвечивало солнце, то появляясь во всей своей яркой красе, то надевая кружево очередного облачка и золотя его насквозь. Аромат мокрой сирени был особенно сладок. «Подругу тебе надо, Евгений Степанов». Весна впрыснула эту фразу в Женину кровь на гормональном уровне. Навстречу, по направлению к памятнику Грибоедова, промчался мальчишка-старшеклассник, размахивая тремя измученными гвоздиками.

Не то чтобы Степанов чрезмерно стеснялся женского пола. Но за последние пять лет он почти не имел с ним точек пересечения, как, в общем-то, и с мужской частью человечества. Когда погибли родители, Женя почти не ходил в школу остаток года и сильно отстал. Дирекция сочувствовала его обстоятельствам, но из соображений полноценного среднего образования приняла решение оставить Женю на второй год. В новом классе Женя никого не знал и рвения влиться в сплотившуюся тусовку не испытывал. Его собственный класс, теперь одиннадцатый «В», успел его подзабыть, и хотя на переменах с ним радушно здоровались, приглашать на внешкольные мероприятия и вечеринки как-то забывали, а к сентябрю следующего года в школе из старых друзей уже никого не осталось. За полтора года Женя успел несколько прийти в себя и привыкнуть к самостоятельной жизни, но уже приобрел репутацию одиночки, разрушить которую затруднялся. Тайно наблюдая за одноклассницами, которые повзрослели, писали записки, красили губы и поправляли лифчики, Женя сублимировал юношеское либидо в подготовку к экзаменам и кружок рисования.

Уже после окончания школы Женя встретил бывшего одноклассника Андрея Парамонова, который в начальной школе был его закадычным другом, но к восьмому классу, когда началось деление на компании по интересам, оказался в другой клике. Узнав, что Парамонов, уже преобразовавшийся на тот момент в диджея Дюшу, тоже не спешит поступать в вуз, Женя ощутил какую-то почти что родственную близость к нему. На смену легкомысленному детскому приятельству на базе мимолетных общих увлечений видеоиграми и коллекцией трансформеров пришла крепкая, осознанная, мужская дружба. Время от времени Дюша вытаскивал товарища на свои вечеринки и знакомил с поклонницами. Иногда Женя даже с ними целовался. Целоваться было приятно на ощупь, но на следующий день набирать номер, написанный ручкой на ладони или помадой на футболке, не тянуло. Как-то, сочувственно похлопав его по лопатке, Дюша поставил диагноз: «Они – твои Псы». Дюшиного афоризма Женя не понял, но и не удивился, ибо Дюша, будучи человеком неумным, часто нес непонятное. Тогда диджей продолжил мысль: «Ты почему ему имя не даешь? А потому что дай ему имя, так его же этим именем звать потом надо. А вдруг когда-нибудь не придет? Вот и останется одно имя без собаки. А так – Пес себе и Пес».

Уже перед прудом аллея расширялась и образовывала площадку с фонтаном и скамейками по периметру, где Женя, соответственно инструкциям, присел по соседству с бронзовым поэтом Абаем Кунанбаевым. То, что казахский поэт уселся на московском бульваре, многими осуждалось под двумя основными предлогами – Абай был «не наш», и мы «его произведений не знаем». В 2006-м, после открытия памятника, Женя увлекся всеобщим негодованием, и оба аргумента казались ему железобетонными. Спустя некоторое время, когда страсти подулеглись, Жене пришло в голову, что Сервантес в парке Дружбы на «Речном вокзале» – тоже совсем не наш, как и Шарль де Голль на площади Шарля де Голля, и даже Тарас Шевченко на набережной Тараса Шевченко. Не зная, как с этим жить, Женя обратил все свое внимание на второй довод, к своему стыду осознав, что вряд ли сможет вкратце пересказать хотя бы одно из произведений «нашего писателя» Грибоедова и скорее предпочтет пересмотреть в седьмой раз самую неудачную серию «Гарри Поттера», чем пролистать томик «нашего поэта» Лермонтова. Он испытал чувство вины перед Кунанбаевым и, дабы помочь ему оправдать свое присутствие на Чистых, решил ознакомиться с его творчеством. Ему до сих пор запомнились такие строки из стихотворения поэта:

И потом еще:

Он полюбил вирши Абая интуитивно, хотя пока еще не знал, что отдельные фразы великих оттого и попадают в яблочко, оттого и резонируют в сердце читателя, что говорят о правде вечной, повторяющейся снова и снова от витка истории к витку. Он также не знал еще, что мысли о добре и зле, невежестве и бахвальстве имеют, между прочим, непосредственное отношение и к заварухе, в которую ему предстояло ввязаться.