Ник Перумов - Боргильдова битва

Теперь я понимаю, что это была насмешка. Спасибо Хедину, научил. Я стал видеть злую издёвку в том, что тогда, в пылу сражения, мне казалось лишь ещё одним препятствием, что надо сломать и сокрушить, прежде чем доберёшься до главного врага.

Но тогда, в те мгновения перед сшибкой, я был счастлив. Весь Асгард шёл за мною, мы побеждали, и Семеро уже не казались неведомыми исполинами — мы убиваем их слуг, значит, убьём и их, а цена не имеет значения.

Теперь, когда Хедин и Ракот правят в Упорядоченном, я, покинув Обетованное, ищу смысл и цель. Страшное одиночество всё чаще охватывает меня, и теперь, когда не осталось мщения, я всё чаще вспоминаю всех, кто вышел со мной на Боргильдово поле — и то, как посмеялись над нами Молодые Боги.

Но в тот миг они для нас по-прежнему оставались неведомыми Семерыми.

(Комментарий Хедина: что ж, наши разговоры с Отцом Дружин не пропали даром. Молодые Боги именно что посмеялись над ним и его отрядом, посмеялись над их порывом, над «громоблистающими асами». Не знаю, стал ли от этого Старый Хрофт «таким, как я» или нет, но что он прежний не увидел бы издёвки — это точно.

Сейчас, когда я пишу эти строки, как мне кажется, я начинаю понимать, зачем Ямерту и его братьям потребовались эти гекатомбы жертв, тысячи и десятки тысяч павших на Боргильдовом поле…)

Двенадцать духов, облачённых в развевающиеся светло-синие, словно вылинявшие, плащи, неспешно плыли навстречу мчавшимся асам. Рыжебородый Тор, чья запряжённая двумя козлами колесница на миг опередила всех, даже восьминогого Слейпнира, привстал, широко размахнулся — и могучий Мьёлльнир со свистом устремился прямо в голову ближайшего из призраков.

Капюшон плаща откинулся, открылось серое лицо с тёмными провалами глазниц, словно у давно пролежавшего в могиле черепа. Безгубый рот растянулся в усмешке — неотразимый молот, сразивший несчётных гримтурсенов, пронёсся насквозь, не причинив духу ни малейшего вреда.

Описав дугу, Мьёлльнир послушно вернулся в руку хозяина; обескураженный Тор застыл с вытаращенными глазами, не видя даже, куда мчится его собственная колесница.

Широко ты, Боргильдово поле, а деваться некуда. На каждого аса — по призраку с неведомыми силами, и некогда гадать, некогда раскидывать руны. Нужно биться, а как — подскажет уже сам бой.

Слейпнир вновь вырывается вперёд, и Отец Дружин не замечает ничего вокруг, кроме лишь колышущегося синего плаща. Он привстаёт в стременах, Гунгнир занесён, надо бросать — но разве способна сталь, пусть даже волшебная, поразить бестелесного врага?

Остриё копья стремительно чертит одну руну за другой прямо перед Одином. Огненные росчерки уносятся назад, но сама руна остаётся, взывает к оставшемуся в Хьёрварде — к морям и рекам, ветрам и льдам, к подземному пламени и разящим молниям; ко всему, что пребывало во власти исконных богов Асгарда.

Нет, бушующие бури, яростные шторма и губительные лавины не явились сами на зов Отца Дружин. Им не покинуть отведённую им юдоль; но они могут поделиться нерастраченной силой, тем, что ещё не обернулось сокрушительными волнами или ураганами.

Её-то и понесло за собой копьё Гунгнир, брошенное, когда до призрака оставалось две дюжины шагов.

Чужая рука, незримая, бесплотная, уже спешила стереть начертанные на всём скаку руны, но своё дело они сделали. Гунгнир насквозь пробил синий капюшон, пронзил пустоту под ним; наконечник вспыхнул ослепительным пламенем, так что пришлось прикрыть глаза даже Старому Хрофту; но незримая мощь, собранная рунами, такая же призрачная и бесплотная, как и сам дух, своё дело сделала.

Взвились полы синего плаща, словно подхваченные внезапным порывом ветра. Неведомо, зачем призракам одежда, но ткань внезапно вспыхнула ярким, весёлым пламенем — и Отцу Дружин внезапно вспомнилась Гулльвейг.

Мысль мелькнула на краткий миг и исчезла. Нет, призрак не рассыпался, не развеялся — перед самым лицом Старого Хрофта мелькнуло нечто вроде серого облачного клуба, напоминавшего сжатый кулак. Слейпнир сам взрыл землю всеми восемью копытами, уклоняясь от удара, а сам Отец Богов ответил стремительным выпадом — Гунгнир уже успел вернуться ему в руку.

Злобное змеиное шипение, словно раскалённый докрасна железный прут сунули в бочку с водой.

Призрак утратил на миг человеческие черты, он словно расплылся, оборачиваясь бесформенным облаком. Отца Дружин охватывал леденящий холод, воздух словно сгущался, обращаясь в подобие вязкой болотной жижи, стремительно высасывая саму жизнь — даже сердце могущественного бога билось сейчас всё слабее и медленнее.

В самом деле — зачем призраку какое-то оружие?

(Комментарий Хедина: на этом месте я остановился надолго. Отец Дружин бился, как и полагалось Древнему Богу, устремляясь в схватку с копьём наперевес, алкая поединка, честной схватки один на один. Оставаться сзади, управлять сражением, где бились сотни тысяч воинов с обеих сторон — не для него. Удивительно, что Старый Хрофт и так продержался столь долго.

Но не это заставило меня перечитывать безыскусные строки раз за разом. И не память о рассказах Хагена обо всём, случившемся подле Источника Мимира, когда кипела наша собственная война с Молодыми Богами, где Старый Хрофт вновь сошёлся врукопашную с одним из этих призраков, былых своих врагов. Нет, иное — потому что Боргильдова битва, как я и подозревал, оборачивалась не просто состязанием в числе армий или полководческом искусстве предводителей, нет. Она была сражением за право править Упорядоченным, если можно так выразиться. Молодые Боги не раз уверяли, что именно им Творец вручил «ключи от сущего», доверив распоряжаться созданной Им вселенной; но были ли эти их слова простым хвастовством, искренним заблуждением, глубокой истиной — или же ни тем, ни другим, ни третьим?

Почему я возвращался к этой мысли снова, снова и снова?

Для Истинного Мага всё сущее служит разом и объектом познания, и его же инструментом. Нас не создавали никакие боги или силы, мы возникли «сами собой, волей Упорядоченного», как говорили наши давно сгинувшие наставники. Тогда «воля Упорядоченного» казалась мне просто фигурой речи. Потом были слова Орлангура в миг нашей «победы», если, конечно, считать её таковой. Но был ли великий Дракон Познания вполне искренен? Для него ведь не существовало и не существует ни правды, ни лжи, он вне наших оценок и мнений. Он мог сказать то, что нам требовалось услыхать в тот миг, не более того.

Так вот, явила ли себя та самая «воля Упорядоченного» на Боргильдовом поле? Для Отца Дружин чеканные строчки о справедливости силы, о праве победителя заключали в себе ясную и не допускающую толкований истину. Кто сильнее, тот и прав, всё понятно. Ярлы и таны восточного Хьёрварда превыше всего ставили «божий суд», поединок, на котором, убеждены были они, боги не могут отдать победу неправому.