Валентин Маслюков - Рождение волшебницы

А забрызганные тиной мертвяки дергались, из чудовищного месива выворачивались и выползали уцелевшие члены. Дохлые едулопы распадались на части, чтобы попытать доли в иных сочетаниях. Вторичные твари довольствовались тем, что осталось от собратьев: парой крепких ног, волосатым задом, еще одной ногой на месте шеи, разбросанными без порядка ушами, глазами — всем, что вывалилось из разбитой башки.

Немногие едулопы — с головой! — орудовали секирой или дрекольем, прикрывались щитами или напялили помятый шлем. Вооружившиеся уроды при своей дикой силе представляли уже двойную и тройную опасность. Удачным ударом меча однорукий едулоп разрубал дубовую дверь наискось до половины.

И Золотинка поняла вдруг, что они жрут.

Мертвечину. Раздирают лапами трупы. Вгрызаются мордами, лезут в кишки падших лошадей. Жующие пасти их лоснились жиром.

Подмывающая дурнота заставила Золотинку зажать рот. Дракула шевельнул побелевшими губами. Опасаясь приступа рвоты, она отвела взгляд на небо: сыпался поределый мусор. Тучи как будто бы поднялись и посветлели. Запоздалые едулопы кружились, опускаясь на горы, на вспаханные градом склоны… Посев этот был обилен.

Закоченев чувствами, Золотинка едва воспринимала ужасающий грохот рушившихся за спиной камней, и даже падение всей стены не произвело на нее впечатления. И только тишина за спиной заставила оглянуться. Порывай стоял, опустив руки. На полу высились неровные стопы книг, в груде битого камня валялись ломаные мечи и секиры. Завеса пыли заволокла покой, седина покрывала книги и стол, медные плечи и скошенную голову болвана.

Золотинка черкнула коротенькую бессмысленную записку: «Пока терплю. Юлий» и отправила ее с истуканом Рукосилу. Нисколько не озабоченный тем, какое применение будет найдено плодам его титанического труда, Порывай удалился.

— Проверьте двери и заприте получше, — сказала Золотинка Дракуле, кидаясь к книгам.

Она сдула налет известковой пыли с переплета книги и провела ладонью по глубоким бороздам узора, на ощупь постигая существо сокровенной мудрости. Нечто вроде суеверного страха удерживало ее, однако, от намерения заглянуть под покров. Она отложила том и другой, пока не нашла поменьше и поскромнее с виду.

Памятная неудача с «Дополнениями» на корабле Рукосила сдерживала ее. Но как давно это было! Три месяца назад несмышленая девочка стояла перед великой книгой, не зная, как подступиться к листам, ничего не говорящим невежде… Да, было это, кажется, в другой жизни. Еще не зная наверное, Золотинка чувствовала, что все пережитое за три месяца дает ей право — не только надежду, но и право — и знать, и понимать сокровенное. Ничто не прошло даром, многое она испытала и значит…

Она увидела письмена. Иные строки колебались, не складываясь в нечто отчетливое, местами страница зияла пропусками — то были недоступные ей понятия, но можно было уже читать!

— Дракула! — воскликнула она, озираясь. Не глядя, стащила с головы косынку и уронила на пол. — Все в порядке!

И знаменательное везение! Она держала в руках указатель к полному изводу «Дополнений». Сразу же взгромоздилась на стопку томов, как на сидение, и поерзала в бессознательном побуждении утвердиться, умять под себя все книжное мироздание. Безмерность открывшегося ей мира, звездная россыпь понятий холодила грудь, заставляла трепетать сердце.

Как ни спешила Золотинка, она, однако, не могла справиться с соблазном задержаться без надобности там и здесь, чтобы вдохнуть чувственный аромат слова, уже набухшего своим скрытым значением, как семя, готовое произвести из себя и росток, и листья, и могучее с раскидистой вершиной дерево. Сияющая мудрость мира дразнила и заманивала ее в свои дебри.

Но должна была она остановиться и приняться за поиски слова «едулоп» — нужно было искать отсылку к статье «едулопы». Она несколько раз внимательно пересмотрела указатель. Указатель к полному изводу «Дополнений» не знал такого понятия — едулопы. В силу своей низменной природы они, вероятно, остались вне поля зрения такого выдающего свода знаний.

То был немалый удар по Золотинкиной вере в «Дополнения». Опять она листала… Указатель не содержал понятий «лопы еды», «лопающие еду», «лопоеды».

— Дракула, — пожаловалась Золотинка. — Ничего не выходит! Едулопов зуб в руке Юлия, как он выдержит? Сколько можно терпеть? Я утону в этой книжной премудрости! — первый восторг ее сменился испугом.

Дворецкий покивал в смысле согласия. Она же отложила обманувший ее указатель и положила на колени невозможно тяжелый и древний, судя по затертому переплету, том. И раскрыла его.

Только что она скользила глазами по буквенной ряби и вдруг, непонятно как, прошла сквозь письмена, как сквозь утратившую жесткость решетку, и провалилась внутрь внезапно ставшего ей внятным смысла и чувства.

Неверная попытка удержать свое прежнее, собственное я, ощущение твердого сидения под собой, тяжесть книги на коленях (все те мышечные ощущения, которые делали ее частью действительности), — эта слабая попытка удержаться, падая, походила на заранее проигранную борьбу с мягко обнимающим сном.

Она исчезла. Потерялись понятия, самые названия вещей — не осталось слов. Окружающий мир был нераздельным, переливающимся из одного в другое впечатлением, которое, не имея названий, не удерживалось в памяти. Та, что раньше была Золотинкой, не слышала и не воспринимала мерного жужжания, которое издавала она в полете. Пространство вокруг нее слагалось из противопоставлений светлых и темных пятен, из пронизанных солнцем цветовых далей. Все это не имело пределов, а выплывало из смутной дымки по мере полета и растворялось в мареве клубящегося света.

Но шум запахов, их несмолкающий беспокойный гомон, разноголосица ароматов давала ей исчерпывающее представление обо всем, что находилось впереди, что оставалось сзади, со всех сторон многомерного пространства. Сладостные дуновения и темные завихрения угроз давали понятие о протяженности и глубине. Запах шиповника — это и был весь куст во всем его важном и сложном значении, в то время как зрительный образ шиповника, цветы и листья, не имел глубины. Зрительно куст распадался на отдельные частности, почти не имеющие между собой связи: яркая под солнцем зелень была совсем не то, что глухомань ветвей, влажный сумрак у подножия куста… Она опустилась в глубокую чашу лепестков, которые поднимались вокруг белоснежными мясистыми склонами, целиком, ничего иного не ощущая и не сознавая, окунулась в дурманящий сладостный дух, и сразу же…

Сверзилась на пол — еще в пчелином своем естестве, — ощущая, как заскользили под ней небрежно сложенные книги, — грохнулась. Дико озиралась она, ошеломленная нагромождением грубых поверхностей, бессмысленным узором резьбы, покрывавшей основание стола, и чрезмерной правильностью сложенного квадратами потолка.