Валентин Маслюков - Рождение волшебницы

Она не очень удивилась, обнаружив невестку в неловком положении на коленях.

— Дай зеркало, — сказала она, мутно озираясь.

Зеркало не открыло ведьме ничего утешительного, но Милица продолжала скалиться, оттягивая под глазами морщины.

— Где привязь? — обронила она между делом.

— Я ее порвала, — возразила Нута. Она не испытывала робости перед ведьмой и не могла понять теперь того затравленного, жалкого состояния, которое заставляло ее прежде трепетать при взгляде колдуньи. В опустошенной душе ее не оставалось места для страха.

— Много себе позволяешь, — заметила ведьма с удивлением.

Спустив костлявые ноги на пол, Милица пригладила неряшливые жидкие пряди, которые торчали вкруг головы в ужасающем беспорядке. Ведьма страдала и морщилась.

— Не нужно ссориться, — сказала она, подумав, словно даже такая простая мысль требовала от нее нешуточных размышлений. — На, выпей. — В руках ее явилась знакомая Нуте бутылочка. — Выпей, это полезно даже детям.

Брезгливое движение Нуты не укрылось от Милицы, она кое-как поднялась, подступая к женщине, и потянулась к ней унизанной перстнями рукой. Режущая вспышка ослепила глаза и разум мессалонской принцессы.

Нута очнулась. Выплыла из пустоты и постепенно начала разбирать голоса, которые, наверное, и прервали ее тяжелый обморок. Говорили по-словански. Теперь Нута вспомнила, что она в Толпене. Во дворце Милицы, обратившейся… обращенной в старуху ведьмы.

Нута лежала одетая на кушетке в комнате со шкафами, а голоса слышались рядом, в смежной спальне. Окно, прежде пылавшее воспаленными красками заката, теперь оказалось в тени, хотя на воле, несомненно, был день. Значит, это был не тот день и, уж во всяком случае, не тот вечер. Сколько длилось ее обморочное небытие?

— Ну, перестань, перестань, — слышался раздраженный женский голос, который, несомненно, принадлежал Милице.

— Я так соскучился, мамочка, — лепетал, изображая ребенка, мужчина. — Мы не видели мамочки… мамочка от нас закрылась, спряталась от нас…

— Подожди. Надо поговорить. Знаешь, что такое Сорокон, Любаша?

— Это такая бука, такая бука, — лепетал государь, не выходя из полюбившегося ему образа.

— Брось дурачиться! Золотинка владеет Сороконом. Чудесное исцеление наследника — это он, великий волшебный камень. Сорокон — это искрень, чтобы ты знал. Это могущество. Давай начистоту — Сорокон сильнее меня. Я боюсь. Мне придется отступить перед девчонкой, понимаешь ты или нет?

— Если бы ты действительно любила меня, как говоришь, — начал вдруг Любомир обыденным мужским голосом, — ты дала бы мне сейчас хороший совет…

Милица не откликнулась. Что-то такое в не совсем уверенном и одновременно развязном голосе мужа ей не нравилось. Еще вчера, в прошлой жизни, Нута многого бы и не заподозрила, но сейчас она наперед знала, что услышит какую-то особую гадость.

— Почему бы нам с тобой не обойти эту поганку хитростью, ты бы мне сказала… Да? Если силой ее не взять… — он все еще не решался произнести главного. Но Милица молчала, не помогая ему. — Возьми ты бесстыжую девчонку в жены. Тогда она не сможет причинить нам никакого вреда. Ты сама говоришь: Сорокон — это угроза… Мы могли бы объявить тебя вдовствующей государыней со всеми правами и… и преимуществами. Государыней-матерью, с участием в думе. Тщеславная девчонка красовалась бы, а ты правила. Мы бы выделили тебе в удельное владение Крулевец. Это древняя столица Могутов как-никак. Право слово… В конце концов… мы бы жили втроем. Княжеская постель широкая.

Наконец, Любомир запнулся столь основательно, что замолк. Он все сказал — все, что можно, и даже больше того.

И вот, в настоявшейся тишине пало первое слово Милицы. Государыня заговорила с нарочитой сдержанностью, которая указывала на обуревавшие ее чувства.

— Поздно, Любаша. Ты хорошо придумал, но место занято. Золотинка хочет наследника. Из вас двоих она выбрала того, кто моложе.

— Ты думаешь? — удрученно отозвался Любомир. Похоже, великому государю жаль было расставаться со счастливо осенившим его замыслом. Неоспоримые преимущества этого замысла были видны ему и теперь.

— Тут и думать нечего, они обойдутся без тебя. Юлий без памяти в нее втюрился. Это началось еще в Колобжеге.

— Вот как? Я не знал, — жалко пробормотал Любомир.

— Нуты еще в помине не было, а у них уже узелок завязался. Крепкий узелок — тебе не распутать.

— Нута — законная жена. Принцесса… получается.

— Много вы, кобели, обращаете внимания на законных жен! — огрызнулась Милица. — Насчет закона не беспокойся: завтра он женится на Золотинке. Да уже женился. Этой ночью.

Словно избитые в кровь, щеки Нуты горели.

— Ты думаешь?

— А кто его остановит? Мессалонский цыпленок?

Нута поднялась. Очутившись у открытой двери, она ухватилась за косяк и увидела ухоженную, расчесанную Милицу в кресле, а у коленей ее полураздетого государя. Нута поразилась: в кресле прелестная молодая женщина, слегка омраченная заботами. Ведьма исчезла, словно ее и в помине не было.

Любомир и Милица уставились на принцессу. В непреодолимом отвращении молодая женщина отшатнулась и закрыла дверь.

— Ах да! Это Нута! — повернулась Милица к Любомиру. — Прилегла отдохнуть и заснула. Там, у меня… за стеной.

Дурман от неведомого снадобья, которым опоила ее ведьма, еще кружил голову, но сердце стучало ритмично и сильно. Судорожно оглянувшись, Нута бросилась к окну и одним движением подняла раму. Понадобилось несколько мгновений, чтобы выбраться на подоконник и глянуть вниз: по дороге катилась крытая парусиной кибитка и шагали несколько путников.

Не было страха перед высотой, словно не наяву видела Нута бездну. Мысль броситься в пропасть не пугала Нуту, да и не было этой мысли — мысль ее обжигалась там, где видела она похотливое счастье Юлия с чужой женщиной. С той женщиной, достоинства которой означали ничтожество Нуты. Только рядом с нею, с волшебницей, стала понятна вся мера собственной Нутиной бесполезности. Этого невозможно было стерпеть: жгучего отвращения, которое она испытывала к себе. Словно задохнувшись пламенем, Нута ощущала потребность скорее покончить с этим, вот и все. Она чувствовала, что не сможет вынести того, что уже случилось, еще раз. Еще раз, каждый раз заново узнавать то, что уже знала… Ничего. Черное, в головнях пепелище. Зачем?

И не вниз лежала стена, на которой Нута стояла, — опрокинулась, поплыла. И не падать нужно было — лететь. Плотный ветер толкал в грудь, порываясь смахнуть с уступа, на котором едва помещались ступни.

Еще мгновение она цеплялась за окно в смутной попытке осознать все сразу — всю свою жизнь от начала. Осознать и вернуть себе этим жизнь. Ухватиться.