Валентин Маслюков - Рождение волшебницы

Судия, очевидно, был змей. На равнине, заполненной толпами нечисти, он громоздился уродливым навершием скалы. Что происходило у престола, кого судил Смок, какие разбирал распри, устанавливал ли он законы, выслушивал ли разумных или казнил строптивых — этого нельзя было угадать даже предположительно. Пространная, как обычно, подпись на нижней перекладине рамы не касалась существа дела.

Черными буквами по золотой пластине перечислялись собравшиеся в каменистой пустыне племена. Тут были домовитые черти, явившиеся с покрытыми засохшей тиной домочадцами, чертовками и чертенятами. Были благообразные ангелы, все на одно лицо и одного роста, причесанные волосок к волосу, в голубых простынях; они держались наособицу, опасаясь замараться. Пузатые водяные млели от жары, развалившись на камнях осклизлыми грудами. Шныряла в народе мелкая дрянь кикиморы. Корявые лешие стояли чинно, как внимающие барину мужики. А гладкие, словно литые, русалки, сверкая бесстыжей наготой, испытывали свои чары на ком попало — от бесполых ангелов до смердящих, отвергнутых всем сообществом упырей. Были тут и совсем уже малочисленные, ныне, по большей части, вымершие существа, вроде берегинь, мар, полудниц. Были навьи, самовилы, коловерши, подвей, волоты и велеты (два племени великанов), кентавры, сирены, феи, эльфы, дриады. Были волкодлаки.

Были вовсе неведомые Золотинке твари, представленные на многошумном торжище последними представителями вымерших родов. Имена их, занимавшие немалую часть списка, ничего ей не говорили, и она не могла разобрать, кто на картине Карачун, а кто Симаргл, и колебалась в большинстве других случаев. Обширная, более десятка строк, подпись указывала, по беглому подсчету, на пятьдесят четыре племени и сто девяносто семь отдельных тварей. Большая часть имен была для Золотинки бессмысленным сочетанием звуков. Сличить имена с изображенными въяве созданиями? Не справиться! Ничего не вышло даже из попытки проверить, совпадает ли количество племен и тварей на картине с тем, что утверждает подпись. Трудно было различить между собой нисколько не похожую друг на друга, казалось бы, нежить, еще труднее — удержать это месиво рогов и копыт в памяти.

Золотинка встряхнула головой и прошлась вольным шагом, чтобы расслабиться.

Потом она направилась к началу выставки, полагая, что Рукосил не мог не вернуться к этому полотну. И она рассмотрит то же самое полотно еще раз, во вновь возникших коленах коридора. Раз «Высший судия» завораживал ее, ускользая от постижения, можно было думать, что и Рукосил ощущал блазнительную тайну картины.

Она не ошиблась. Коридор опять удлинился новым коленом, еще издали Золотинка увидела залитого солнцем «Судию» и Рукосила у нижнего обреза огромной рамы. А прежде он бросил взгляд и на «Долину», и на «Распутье», которые целиком ушли в тень. И Золотинка, уж проскочив мимо них, по наитию оглянулась — и замерла…

Что-то не так с «Долиной». Золотинка еще раз оглядела склоны горы, монастырь с недвижной тележкой перед тесовыми воротами и вяло прорисованную в дали черту города Трилесы…

Змей исчез!

Вот что произошло. Исчез крошечный из-за расстояния змей. Птичья стая погрузилась в тень, а то место, где Золотинка разоблачила притворившегося мошкой Смока, опустело. Тут невозможно было ошибиться. Золотинка запомнила точное положение змея между птицами именно потому, что костлявое создание, несомненно, пыталось сойти за далекую-далекую, затерявшуюся в небе галочку. Можно было искать перемены и на «Распутье», которое Золотинка тоже видела под солнцем (по крайней мере, половину картины). Но она бросилась к «Судие».

Рукосил в мокрой от пота рубахе — оставив, видно, ненадолго возню с ключами — склонил затылок к золотой пластине с надписью. Похоже, он тоже путался в несчетном множестве рогатых-хвостатых и чувствовал надобность перечитать список. В понятной тревоге, опасаясь, что соперник опередил ее и что-то уже открыл, Золотинка бросила взгляд туда же, на туже подпись… И ей открылось то, что тут изменилось.

Она увидела это потому, что добрый час провела у «Судии», дотошно изучая картину. Просматривая «Судию» в первый раз, когда полотно покрывала тень, Золотинка тщилась запомнить все подряд. Ощупывая картину цепким взглядом пядь за пядью, самонадеянно рассчитывая запечатлеть в памяти и существенное, и случайное, Золотинка не знала, зачем ей это все нужно. Теперь же пришло время убедиться, что добросовестный труд не пропал даром.

Она увидела, что нижняя строка подписи выровнялась по правому краю. Это следовало перепроверить, Золотинка сдерживала возбуждение.

Нижняя строка таблички (всего их было двенадцать) почти выровнялась с правым краем. Прежде конец строки изрядно не доходил до края столбца. Последним словом стояло Якша — имя неведомого чудовища, которое потому и запомнилось, что начиналось на последнюю букву азбуки. Якша (если это был он, а не она) стоял последним, он и сейчас был здесь, но пустого места за ним, достаточного, чтобы вписать имя или слово, почти не осталось. Значит, слово было вписано где-то внутри строки или в других строках. Нужно искать какое.

Рукосил, как сообщал донос под картиной в коридоре, тоже искал. Но еще не знал что.

В волнении перечитав табличку под «Высшим судией», Золотинка не нашла прибавления. То есть, под подозрение попал не один десяток имен, которые она не запомнила в первый раз. Что можно было тут сделать? Золотинка затвердила вот эти, перед глазами, имена наизусть, и бросилась бежать назад, чтобы сличить их со списком, который видела несколькими коленами выставки ранее. У Золотинки, в отличие от Рукосила, имелись словно бы, как бы это сказать… снимки одной и той же картины в разных состояниях — их можно было сличить.

Так нашлось слово — Сливень. Между Карачуном и Сайсабаном в первом воспроизведении картины Сливня не было. Он появился под солнцем. Снова бросилась Золотинка бежать…

Так и есть!

Поразительно, что она не вздрогнула сразу, когда наткнулась на Сливня, пробегая глазами залитую солнцем надпись. Слово это как будто вываливалось из надписи: осклизлое, неприятное на ощупь, на глаз и на слух, оно никак не могло затеряться. Что-то среднее между ливнем и слизнем.

Вот и все, имя змея — Сливень.

Высвеченное вечным солнцем, слово равняло змея с любой другой тварью, что выползала когда-нибудь из тьмы столетий. Сливень — это походило на обнаженную, жалкую без раковины улитку. Мягкая беззащитная плоть, оставленная без роговой брони. Сливень — и змей беспомощен, как слизняк.

Видел ли это Рукосил? На следующем полотне, вывешенном уже у самой двери в палату, он двинулся дальше вдоль круговой стены и вышел из солнца. Но можно было ожидать, что вернется. Уже вернулся… Сведения, которые давали Золотинке появлявшиеся в коридоре картины, успели уже устареть. Что-то там, в Солнечной палате, происходило. Рукосил мог вернуться в любой миг, пока не сместилась тень. Четверть часа спустя тень накроет золотую табличку и Сливень исчезнет. Может быть, уж исчез. И тогда… тогда вряд ли Рукосил его разыщет.