Валентин Маслюков - Рождение волшебницы

Дыхания измученным беглецам хватило, чтобы, продравшись сквозь заросли, пробежать под уклон заросший лесом косогор. Когда между соснами и березами обнажилось поле, Лжезолотинка, разевая рот, поймала Юлия за руку. Сумрачная сень сосен, сплошные заросли папоротника казались ей подходящим убежищем, но Юлий не понимал этого. Он тянул жену к опушке, и поскольку разговаривали они на разных языках, дело обернулось недолгой, но решительной борьбой. Юлий, сверкнув глазами, грубо рванул жену за руку, так что, изумленная насилием, Зимка побежала за мужем, обдумывая попутно обиду.

В отместку за поражение, босоногая, она прихрамывала, сипела и задыхалась чуть больше, чем это нужно было для того, чтобы укорить мужа. Зимка чувствовала необходимость объясниться, страдая не только от колотья в боку, но и от невозможности донести до мужа даже простое «ой, не могу!». Дикое, тарабарское рычание растрепанного, в лохмотьях, в мутном поту мужа, кровавый глаз его под рассеченной бровью заставили ее прикусить язык и с жертвенным стоном подчиниться ему во всем.

В тусклом угарном воздухе над полями моталось чудовищное существо. Размашистые, на полнеба крылья со зловещей медлительностью проплыли над головами юркнувших под одинокий куст беглецов. Если они не попались змею, то потому, должно быть, что тот плохо видел на один глаз. Жаркая пыль стесняла дыхание, песок скрипел на зубах, Зимка приподнялась… увидела угловатые лопасти огромных, но уже неблизких крыльев, короткий хвост, отброшенные назад ноги.

В ухватках Юлия обнаружилась свирепая сила. Он не выпускал Золотинку, пока низко парящий змей не скрылся из виду, заслоненный сплошной грядой дворцов. А тогда вскочил и повлек жену в поле, не обращая внимания на ее невнятные трепыхания. Единым духом они проскочили кочковатый покос, который перешел в болотистую, изъеденную извилистым ручьем низину. То был даже и не ручей — топкое русло без воды да пересыхающие лужи, там и сям густые купы ракитника. Сюда и стремился Юлий. Задыхаясь, они нырнули под куст, нависший над гнилым руслом, и плюхнулись в зеленую жижу.

Густая сень серебристых листьев скрывала от них змея, ищущий терпеливый полет его только угадывался. В мягком и топком ложе, в сущности, было не так уж скверно, если свыкнуться с вонью. Режущие боли ран и ссадин притупились, словно залеченные грязью, ею можно было обмазать лоб и щеки, чтобы защититься от мошкары, тина приятно холодила, после изнурительной беготни по жаре. Лица, что грязные кочки, волосы — спутанный ком гнилой травы: Юлий и Золотинка косили друг на друга глазами.

Несколько отдышавшись, Зимка иначе оценивала дикие выходки мужа. Она имела достаточно здравого смысла, чтобы найти им объяснение. Что беспокоило, когда возилась она в грязи, отплевывая с губ комки тины и прочищая ноздри, так это то горькое соображение, что, будь она права, а Юлий не прав, это невозможно было бы ему втолковать даже при самом счастливом обороте событий. Пусть пересидят они чудом змееву злобу в этой зловонной луже, выберутся на волю и даже — мечтать хорошо! — сбросят Рукосилово иго, что тогда?

Будущее страшило Зимку полнейшей неопределенностью, настоящее выглядело так, что хоть глаза не открывай. Горько было думать, что, едва спасенная, она принуждена спасаться — из огня да в полымя. С лихвой хватило бы и того, что она перенесла, хватило бы на всю жизнь для славы и воспоминаний. Да и что за спасение — когда в гнусную лужу по уши, а летучий урод высматривает тебя из-под облаков, как забившуюся под листок мошку. Когда над счастьем твоим высится ничего не прощающий Рукосил, а еще дальше маячит Золотинка. Этих-то наскоком не возьмешь. Дико и подумать, чтобы Юлий спасал жену свою Золотинку от… Золотинки.

Низко шныряющий над землей змей в мгновение ока закрыл вдруг полнеба, и раздался режущий уши свист. Тонкий шнур огня из змеевой пасти хлестнул по земле — стремительным лётом змей подпалил лес. В считанные мгновения стеной загорелись те самые чащи по косогору, где Зимка чаяла найти убежище среди рослых папоротников. Жаркое дыхание пожара ощущалось даже здесь, на болоте. Чахло дымилась трава.

Не найдя беглецов, змей, надо думать, вознамерился выжечь все огражденное кольцом блуждающих дворцов пространство. Угловатая тень, махая крыльями, вздымалась ввысь — все уже пылало, и самому поджигателю не хватало воздуха. В серых угарных облаках парил он свободнее и шире — и вдруг свалился с выси, рухнул вниз, выгнув дугой крылья и растопырив ножки, чтобы смягчить удар оземь. Мелькнул, прочертив небо, и пропал.

— Кого-то он там приметил, — протянул Юлий без уверенности.

Что бы они себе ни думали, змей не заставил себя ждать: взвился, различимый, как крупная птица, и кувыркнулся в воздухе. То ли буйствовал, то ли играл?

Беглецы не замешкали снова плюхнуться в тину — набирая высоту в мучительной борьбе с самим собой, кувыркаясь, змей летел к ручью, хотя и забирал южнее, на тусклое, размытое пятно солнца. Он поднялся так высоко, что можно было уже провожать чудовище взглядом, не пряча головы.

— Гляди! — воскликнула Золотинка, вскидывая руку, от которой полетели ошметки тины и зеленая гниль.

Юлий и сам видел: змей сучил лапами, извивал на лету шею, пытаясь стряхнуть желтую крапину, что засела у него близ груди, уцепившись, как представлялось, за переднюю ногу. Ничего не зная об отрубленном пальце Лжевидохина, о походе истукана к блуждающим дворцам и о последней его погоне за ширяющим по кругу змеем, Зимка не признала в этой желтой занозе медного человека, хотя невероятная мысль о Порывае и мелькнула у нее в голове. Еще менее того понимал что-нибудь Юлий. Змей забирал все выше, все дальше. Можно было видеть его едва уловимой точкой. Вот и точка пропала, растворившись.

Повсюду полыхали разгоревшиеся в полную страсть пожары, но все это очень… до стеснения в сердце походило на избавление.

Всюду курились дымы и веяло пеплом. Трудно было дышать, малейшее движение отзывалось потом и неистовым сердцебиением. Но небо над головой уже очистилось, ветер сносил гарь, обнажая ближнюю гряду дворцов, тогда как противоположный край каменного кольца пропадал в дыму. А на болотистом лугу хватало простора, чтобы валяться, раскинув руки в изнеможении, и время от времени опять находить друг друга взглядом, нащупывать и касаться рукой, бедром… Ободранные, в коросте подсохшего ила и ряски, они расхохотались. Смех этот значил, что змей уже не вернется.

Приметная среди пепельных окрестностей дорога вывела их к деревушке. За пожарищем, на котором торчали черные печные трубы, уцелел покривившийся и гнилой амбар. Плетень и яблоня с почернелыми плодами. Провал погреба — разило плесенью. И на отшибе колодец. Понадобилось ведер десять холодной, свежей воды, чтобы утолить жажду, чтобы надурачиться вдоволь и наплескаться.