Елена Минькина - Хозяин шара

— Все равно — он гад.

— Однажды я убила такого же парня. Может, жизнь наказывает меня за это? Я не знаю. Поверь, сейчас я бы все отдала, чтобы вернуть его к жизни. Он тоже был подонком. Но кто я такая, чтобы судить его? В нем тоже была частичка бога. Даже в самом последнем негодяе и убийце есть бог. Не суди их, Алька, они и так свое получат.

— То есть ты за то, чтобы подставить правую щеку, когда тебя ударят по левой?

— А знаешь, как это трактуется в Библии? Подставить щеку — это значит отвернуться от ситуации. В твоем случае отвернуться от женщины, которая убила твоего папу, перестать злиться на нее, довериться жизни, она все расставит по своим местам.

— Это тяжело сделать. Последнее время ненависть переполняла меня, если честно, она даже давала мне силы. Я мечтала накопить денег и нанять киллера, чтобы грохнуть ее.

— В первую очередь ты бы убила свою судьбу. Уж поверь мне. Папу ты этим не вернешь, а себе все испортишь. Хочешь жить по законам твоих родителей? Ведь это они были и палачами, и жертвами. Сейчас ты чувствуешь себя жертвой. Убив женщину, будешь палачом, но потом снова станешь жертвой. Я предлагаю тебе перестать бегать по этому кругу. Твои родители добегались. Ты тоже хочешь?

Они замолчали надолго. Вечер наконец ворвался в палату: солнышко село и стало темно. Марина уже не различала Алькино лицо, но чувствовала присутствие девушки. Вдруг она услышала, как та всхлипнула.

— Аля, что с тобой?

— Знаешь, мне вдруг стало так жалко себя! Мама не любила меня. Мне кажется, она вообще ненавидела всех своих детей. Стоило мне сделать что-то не так, как она набрасывалась на меня с криком: «Ты такая же бестолочь, как и твой отец!» Я очень боялась ее побоев. Просыпаясь по утрам, я молилась: «Боженька, если ты есть, сделай так, чтобы мама сегодня меня не била. Сделай так, чтобы у мамы было хорошее настроение». Но если мама не ругалась, то она просто не замечала меня. А папа всегда меня любил. Правда, он редко бывал дома, но эти редкие встречи приносили мне столько радости!

— Ты сильно обижена на маму. Когда-то я тоже обижалась на свою. Да и сейчас, в глубине души, продолжаю это делать. Моя мама никогда не думала обо мне. Столько лет я жила, ненавидя ее. Сейчас мне стало легче, наверное, время стерло все. Но поверь, наши родители — самые лучшие для нас. Так всегда говорила мне одна удивительная женщина. Хотя мне всегда хотелось поменять своих родителей. Она говорила, что пройдет время, и я увижу любовь мамы, пойму ее страдания и на папу посмотрю другими глазами. Знаешь, как тебе повезло, что твоя мама жива? Значит, все еще можно исправить. В моем случае уже ничего не исправишь. Я до сих пор не могу найти объяснения поведению моей мамы. И мне, как и тебе, действия моей кажутся несправедливыми.

— Как хорошо, что стемнело, и ты не видишь мое лицо! Когда я плачу, становлюсь безобразной!

— Мне даже странно слышать такое. Почему ты, такая красивая, считаешь себя страшной?

— Потому что мама мне об этом твердила. А в зеркале я находила подтверждение ее словам. Ой, мы заболтались, а капельница, наверное, уже закончилась. — Алька вскочила и зажгла ночничок над кроватью. — Видишь, я же говорила. — Она сняла капельницу.

Марина вдруг ощутила, что может пошевелить пальцами рук и ног.

— Алька, я чувствую свои пальцы!

— Видишь, как здорово! Я же говорила, это классное лекарство! А сейчас я пойду звонить Петру Ивановичу. Старайся побольше шевелить пальцами.

Это Марине и говорить не надо было. Руки поднять она еще не могла, но пальцы уже чувствовали простынку, она стала потихоньку теребить ее.

Алька вернулась быстро.

— Ну вот, он разрешил позвать Стаса посмотреть тебя. Подтвердил, что аборт будет через два дня, так что у нас куча времени. Это, конечно, хорошие новости, но мне все равно очень тревожно. У нас нет плана, и ничего толкового не приходит мне в голову. — Девушка озабоченно посмотрела на часы. — Сейчас охранник будет обходить здание. Дождемся его. Не будем больше разговаривать, закрой глаза и жди.

Алька приоткрыла дверь в палату. Через несколько минут долговязый охранник заглянул в комнату.

— У тебя все в порядке?

— Конечно, Андрюша, что может быть не в порядке?

— Стас просил передать, что придет смотреть пациентку завтра. Это ничего?

Алька поняла: Стас пока не знает, что делать. А приходить сюда просто так нет смысла.

— Ладно, Андрюша, пока все хорошо. Позвони ему и скажи, что пациентку можно посмотреть и завтра.

— Хорошо. Спокойной ночи. — Охранник мягко прикрыл дверь.

Марине и Альке ничего не осталось, как ждать утра.

Сененмут стоял перед верховным жрецом, опустив голову. Солнце нещадно палило ему в макушку. Жрец сидел на возвышении, так что ноги его были на уровне глаз Сененмута. Лицо жреца походило на застывшую маску. Еще никогда Сененмута так не унижали. Да и разве мало он сделал для храма Амона? Попробуй, сосчитай, сколько золота пожертвовал? Как назло, со стороны пустыни сегодня дул горячий ветер сетх, который принес редкую для этого месяца жару. Капли пота сползали по шее, смешно щекотали спину, заставляя дергаться, совершать мелкие движения, еще больше раздражающие его. Но обиднее всего было унижение: раньше, когда Сененмут посещал храм, верховный жрец сам встречал его как лучшего друга. Для него накрывался стол и затевались долгие беседы о фараоне, о жизни Кемета.

Так было раньше. Сколько лет длилась их дружба? Да с тех самых пор, как Сененмут убил свою беременную жену. При этих воспоминаниях он тяжело вздохнул. А ведь в чреве его жены был сын. Это выяснилось, когда из нее сделали мумию и положили в гробницу.

Сам верховный жрец готовил ее в последний путь, он и сказал ему о сыне. Лучше бы не говорил. Из-за этого жизнь Сененмута превратилась в ад. Зачем сейчас верховный жрец вызвал его? Сененмут уже давно никуда не выходил и никого не принимал. Фактически душой он уже умер. Кто такой Сененмут? Никто. Нет продолжения рода — нет человека. И в долине мертвых не рождаются дети, значит, ходить ему там вечность, и не найдет он покоя никогда.

А верховный жрец был талантливым психологом. Он знал, как вернуть Сененмута к жизни. Сейчас любая эмоция пойдет ему на пользу. Пусть испытает немного унижения, это встряхнет его. Аменхотеп, так звали верховного жреца, сохранял молчание. Молчал и Сененмут, не смея заговорить первым.

«Что хочет от меня, — думал Сененмут, — этот старый осел? Упивается моим унижением? Конечно, даже женщины моего гарема перестали уважать меня. Я ни одну из них не сделал счастливой, кроме, пожалуй, той, которая родила мне Бенну, мою прекрасную птичку. Но моя дочка унаследовала мое проклятие, она тоже бесплодна». При воспоминании о Бенну губы Сененмута тронула горькая улыбка. Аменхотеп сразу почувствовал, что пауза должна завершиться. Его речь звучала как резкий выпад.