Гай Орловский - Ричард Длинные Руки - принц короны

Он с прежней настороженностью сел, посматривает исподлобья, словно подозревает во мне самозванца. Вообще-то Ричард Завоеватель должен быть постоянно гневен, орать по любому поводу, хвататься за рукоять меча, грозить жестокими казнями…

— Сейчас нам подадут горячего вина, — сказал я, — а пока напомню вам, что во все времена все народы, ожесточенно воюя друг с другом, продолжали торговать, ездить друг к другу в гости, размещать на землях противника крупные заказы, в том числе и военные…

Он проговорил медленно, я видел, что сбил с толку, когда сам первым сказал то, что намеревался сказать он:

— Да, ваше высочество… Я, будучи лояльным подданным короля Леопольда, тем не менее полагаю, что в гражданских делах необходимо сотрудничать и с оккупантами, дабы свести к минимуму ущерб населению.

— Прекрасно, — сказал я деловито, — давайте определим, что мы можем сделать.

Зигфрид не ошибся, этот сановник из тех, кто может успешно рулить некоторыми частями огромной государственной машины. Та тройка в составе вильдграфа, маркграфа и простого барона, что явились первыми, взялись снабжать мою огромную армию продовольствием, дабы мы не разбрелись по окрестностям, грабя простой народ и сжигая мелкие города, а этот, судя по его подробным рассказам о жизни в Сакранте и Генгаузгузе, может помочь наладить взаимоотношения с крупными лордами.

Я слушал очень внимательно, не просто запоминая, но и делая быстрые выводы, наконец сказал с чувством:

— Уверен, Его Величество король Леопольд будет счастлив узнать, что вы, оставаясь его верным подданным, не покинули свой государственный пост, а мужественно продолжаете верно служить своему королю, спасая город и страну от разорения и бесчинств победивших войск!

Он чуть откинулся на спинку кресла, лицо неподвижное, но я умею читать в глазах, а там вижу изумление и благодарность за понимание.

— Ваше высочество…

— Не нужно слов, — сказал я, останавливая его властным жестом, — уверен, вы укрепите свое положение при дворе короля Леопольда, закрепившись при моем дворе. Вот такой парадокс! Я сообщу о вас своему вице-регенту графу Альбрехту.

— Благодарю, ваше высочество.

— Пустое, — сказал я. — Мы оба действуем на благо Сакранта. И вам, и мне его лучше видеть богатым и процветающим. В смысле, королю Леопольду лучше получить его обратно богатым и неразоренным. У вас во дворце был кабинет?

Он поклонился.

— Да, именно в главном здании…

— Прекрасно, — заявил я великодушно. — Можете занять его снова. Даже привлечь к работе своих помощников, если не слишком далеко разбежались.

Он сказал в восторге:

— Ваше высочество!

— Разумеется, — добавил я, — среди них будет и наш человек, для которого должны быть открыты все бумаги и все секреты.

Он поклонился.

— Несомненно, ваше высочество. Я понимаю и одобряю эти необходимые предосторожности. Если бы вы их не предприняли… я не знал бы, что и думать.

— Тогда приступайте, — сказал я бодро. — Во славу Сакранта!

Он ответил с чувством:

— Во славу Сакранта!

Зигфрид распахнул перед ним дверь, а когда тот вышел, плотно притворил и спросил кисло:

— Я ошибся?

— Молодец, — одобрил я, — чутье у тебя отменное.

— Тогда почему во славу их Сакранта?

Я удивился:

— Их? Это наш Сакрант.

А через час мы с арбогастром и Бобиком уже неслись через заснеженный мир в сторону северо-запада. Когда закончился Сакрант и пошел Аганд, не могу предположить даже приблизительно, однако еще после часа бешеной скачки за добротными деревьями, красиво усыпанными снегом, въехали в лес, неопрятный, черный, с голыми стволами, огромными дуплами.

Дорогу то и дело теперь загораживает паутина, больше похожая на рыбацкую сеть по толщине всех нитей, комья снега там угнездились огромные, некоторые смерзлись в лед и грозно звенят, когда я обозленно рублю направляющие струны.

К счастью, клейкие комочки давно засохли, лезвие ни разу не прилипло, хотя повозиться пришлось так, что вспотел.

Бобик бежал впереди и грозно скалил зубы, поворачивая голову то направо, то налево, а так как он делал это с частотой механизма, я понял, что пока не видит того, кто может напасть, но сам лес очень не нравится.

Я держал меч наготове, дергаясь на каждый скрип дерева, пригибая голову при каждом взмахе крыльев, но даже не успевал увидеть, что за странные птицы в странном лесу.

— Бобик, — сказал я негромко, — ищи человека… Запах человека!

Он посмотрел в недоумении, в чистых, честных глазах ребенка я прочел недоумение: кто же из людей станет здесь жить, но я смотрю твердо, он вздохнул и побежал, высоко задирая голову и принюхиваясь.

Искать пришлось не больше четверти часа, затем Бобик радостно взрыкнул, подпрыгнул и понесся между черными мертвыми деревьями, что стоят как живые и не думают падать от ветхости.

Видимо, аскет не моется уже не первый год, через некоторое время запах услышал не только Бобик, но и я.

На той стороне промерзшего до дня ручья высится полуразвалившаяся избушка, донельзя ветхая, с продырявленной крышей. Так бы и не увидел, снег лежит сверху толстым слоем, но дыра очень уж, а снизу ни пара, ни вообще признаков жизни.

Мы перешли ручей, лед звучно трещит, в одном месте даже брызнула вода, но обычно везде под толстым слоем льда такая же промерзшая земля, будто в этой части леса зима круглый год.

Когда вскарабкались на невысокий склон, избушка вблизи показалась еще отвратительней и, конечно, абсолютно нежилой.

Бобик подбежал, понюхал покосившуюся дверь. Я видел, как его хвост в нерешительности качнулся из стороны в сторону, указывая, что внутри есть нечто живое.

Чувствуя недоброе, я соскочил с седла, ноги ушли в снег по самую развилку, озлился и пошел к Бобику. Судя по нетронутому снегу, здесь давно уже никто не ходил. Нет даже звериных следов…

Я толкнул дверь, не подалась, но я сообразительный, с третьей попытки догадался потянуть на себя, как вообще-то и положено ставить любую дверь с точки зрения пожарной безопасности да и простого инстинкта спасения.

Изнутри пахнуло таким холодом, что показалось снаружи почти лето. Я стиснул челюсти и, раз уж приехал в такую даль, все же заставил себя шагнуть вовнутрь, а Бобик протиснулся, отодвинув меня, вперед и остановился.

Комната показалась просторнее, чем вся избушка выглядит снаружи, но все равно те же черные прокопченные бревна, земляной пол, посреди выложенный камнями очаг с давно погасшими обугленными поленьями…

А в углу из-под кучи старых полуистлевших шкур торчат человеческие ноги: голые и покрытые коркой засохшей грязи, с потрескавшимися ступнями, подошвы толстые и начинающие ороговевать, будто обе вот-вот станут копытами.