Гай Орловский - Ричард Длинные Руки - принц короны

Ускорив шаг, вышел еще в один коридор длинный и мрачный. В дальнем конце Бобик, подпрыгивая, пытается то ли выбить дверь, то ли пролезть в щель внизу, куда не просунет и лапу.

Подбежав, услышал плач и стоны громче. Бобик оглянулся на меня с надеждой в глазах, я сказал быстро:

— Сейчас-сейчас… Эй, люди пришла помощь!.. Отойдите от двери, а то я без ключа…

Женский голос прокричал с той стороны:

— Мужчина? Мужчинам сюда нельзя…

Другие женские голоса с плачем начали уверять, что сейчас можно, я отодвинулся, сцепил челюсти и грянулся плечом в плотные темные доски. Там затрещало, но дверь устояла.

— Бобик, — сказал я, — давай вместе.

Он посмотрел на меня, огонь в глазах стал багровым. Мы ударились оба разом, дверь слетела с петель, как простыня с веревки под ударом ветра.

Помещение наполнилось женским визгом, монахини сбились в кучу и ухватились друг за друга. На меня и на моего Бобика смотрят с ужасом, я сообразил, что выгляжу не лучше моего противника, и торопливо вскинул руки с обращенными в их сторону ладонями.

— Спокойнее, сестры!.. Враг убит, я на вашей стороне. Сейчас придет срочная и всякая другая помощь из села. Если чем-то могу помочь прямо сейчас, только скажите!

Плач стал тише, в обращенных ко мне лицах все еще ужас пережитого, на двух монахинях разорваны одежды, у третьей под глазом широкий кровоподтек, еще у одной разбиты, даже расквашены в лепешки губы.

Одна из женщин прокричала с плачем:

— Как так можно?.. Как Господь такое позволяет?

— Это всего лишь испытание, — сказал я строго, — вы должны выдержать и не сойти с пути.

Другая монахиня сказала тихо:

— Господь показал мерзость мира за стенами монастыря… чтоб никто больше не ушел вслед за Розалин…

Бобик прислушался, выбежал в коридор и посмотрел на меня.

— Сестры, — сказал я, — здесь все ваши… или еще где-то есть?

Одна заломила с плачем руки:

— Он забрал двух себе на блуд!.. И сказал, что каждый день будет лишать невинности одну из сестер!

— Только одну? — изумился я, но, наткнувшись на ее взгляд, сказал поспешно: — Наверное, очень устал в дороге. А где те сестры?

— Наверху, — ответила она с настороженностью в голосе и фигуре, — я вас проведу. Идите за мной.

— Буду счастлив, — сказал я галантно, стараясь говорить легко, чтобы развеять эту атмосферу ужаса. — А то здесь у вас эти… кельи, как у пчел.

— Божьи пчелки могут служить примером, — ответила она кротко, — но человеку ничто им не служит.

— Царю природы трудно учиться у простолюдинов, — согласился я.

Она не ответила, только взглянула странно. Мы поднялись по узкой лестнице, на втором этаже такой же узкий коридор, похожий на прорубленный в толще горы тоннель, двери идут по обе стороны часто, что говорит о крохотности келий.

Монахиня опередила меня, бросившись бегом и путаясь в длинном одеянии. Бобик тут же ринулся следом, мигом оказался впереди, а остановился только у дальней двери, что размерами отличается от остальных, а еще на ней приколочен большой крест.

— Да, — вскрикнула монашка, — да, божья собачка!

Бобик подпрыгнул на всех четырех, божьей собакой его еще никто не называл, а потом из избытка чувств лизнул ее в лицо.

— Здесь? — спросил я.

— Да, — ответила она и прокричала: — Сестры Мелинда и Серена, вы еще здесь?..

Из-за двери донесся слабый голос:

— Да… но мы заперты…

Монахиня сказала быстро:

— Мы отыщем ключи! Они где-то здесь… Господин, при нем ключей не было?

Я помотал головой.

— Если и были, то вместе с ним превратились в дым.

Она посмотрела на меня с надеждой.

— А как мы их вызволим?

Я хмыкнул.

— Сестра, да как и вас!.. Я человек простой и предпочитаю простые решения. Отойдите в сторонку. Бобик, ты все понял?

Бобик даже не улыбнулся, но посмотрел долгим мужским взглядом. Мы разом, как партнеры, ударились в по-монастырски крепкие и толстые доски. Петли протестующе взвизгнули, но следом раздался двойной хряск, словно переломили толстую морковку.

Дверь слетела под нашей объединенной мощью и тяжело грохнулась на простой каменный пол.

Двое монахинь в изорванных платьях, избитые и в слезах, сидят прямо на полу, прижавшись друг к другу, как брошенные под дождь щенки, а под противоположной стеной в глаза нагло и победно бросилось простое деревянное ложе с порванной монашеской одеждой и пятнами крови.

У меня сердце заныло, когда увидел их измученные лица в кровоподтеках. Одежду мерзавец, похоже, не просто сорвал с обеих, но еще и порвал на куски, чтобы насладиться их позором и страданием невинности и непорочности.

Сейчас обе как могут прикрываются лоскутками, прячут от меня стыдливые взгляды.

Я сказал твердо, стараясь, чтобы голос не дрожал от излишнего сострадания:

— Сестры, на вас нет греха.

Одна вскрикнула, заливаясь слезами:

— Нет, мы запятнаны грехом!

— Навеки, — простонала вторая.

— Мы попадем в ад…

— Это он попадет в ад, — крикнул я. — Он уже там!.. А вам Господь всего лишь дал испытание, которое вы с честью выдержали. Теперь вы обе отмечены этой, как ее… ага, благодатью. Благодатью Божьей!

Монахиня, что пришла со мной, упала перед ними на колени и заговорила со слезами:

— Сестры, сейчас принесут одежды!.. Крепитесь, все кончено. Этот посланный самим Господом человек спас всех нас…

Самая истерзанная из монахинь подняла обезображенное лицо с расквашенными в тесто губами и сказала мне обвиняюще:

— Мы видели в окно, когда вы прибыли! Это было ужасно!.. Вы дрались, как дикие звери при виде свежей крови!.. Вы сами наслаждались дракой, вы упивались схваткой!.. Вы красовались с мечом в руках!.. Вы такой же зверь!..

Вторая, избитая едва ли меньше, только губы разбиты с одной стороны, там кровь уже запеклась темно-багровым сгустком, сказала со стоном:

— Мужчины все звери… Они просто животные!.. Как они могут, как они только могут…

У меня грудь разрывается от боли и сочувствия, я поднял ее с пола, несмотря на слабые попытки освободиться, и прижал к груди.

— Да, я похож на него. Но только как сосуд, — пояснил я. — Но в один наливают желчь, в другой — мед. Я этот самый… другой. Что с медом.

Она продолжала тихий беспомощный плач, уткнувшись мне в грудь. Я перехватил устремленный на меня взгляд монахини, что привела сюда. В нем кроме страха видна и понятная ненависть, как к члену стаи, которая несет людям только страдания.

— Мужчины все звери, — ответил я горько, — это верно, но не все ведут себя как звери. Убил вашего насильника тоже мужчина. И послал в деревню за помощью. Увидите, первыми сюда прибегут тоже мужчины… и помогут во всем, в чем позволите.

Монахиня, что привела меня в эту комнату, вздрогнула, отшатнулась и уставилась в меня расширенными глазами.