Робин Ла Фиверс - Жестокое милосердие

Я с тяжелым сердцем заканчиваю письмо, уж очень скверные новости приходится сообщать в монастырь.

Делать мне больше нечего, и я пользуюсь свободным временем, чтобы черкнуть письмецо Аннит. Перо так и летает по пергаменту: я щедро изливаю подруге свои сомнения и заботы. Спрашиваю, известно ли ей о мизерикордии и о той милости, которую ее посредством Мортейн оказывает Своим жертвам. Я повествую о нежном побеге любви, который готов был процвесть между юной герцогиней и мужественным Немуром, и о том, как безжалостно этот побег был растоптан. И напоследок интересуюсь, известно ли Аннит что-нибудь о любовных связях посвященных монахинь вне монастырских стен.

Последние строки дописываю уже не без труда: наваливается усталость. Я складываю и запечатываю оба письма, потом возвращаюсь к себе в комнату — ждать, когда доставят мои вещи и, среди прочего, клетку с Вэнтс.

Остаток дня и затем вечер тянутся нескончаемо. Я разрываюсь между «хочу» и «не хочу». Я не хочу, чтобы Дюваль заходил сегодня ночью в мою спальню. Я вымотана и сбита с толку — хуже, чем когда-либо в жизни. И в то же время… в то же время я ужасно боюсь, что он не придет.

Правда состоит в том, что я уже вообразить не могу ночь без него.

Что ж, на сей счет я могла бы не беспокоиться. Дюваль постоянен, словно морской прилив. Сегодня он приходит даже раньше обычного, желая проверить, как я себя чувствую и не сильно ли беспокоит меня рана.

— А ты не спишь, — говорит он, беззвучно проскальзывая в дверь.

— Не сплю, — отвечаю я.

Делаю движение, чтобы сесть, и вздрагиваю от боли.

— Да лежи ты! — восклицает он резко и спешит к моему ложу.

В комнате разожжен огонь, чтобы мне было тепло, и я хорошо вижу Дюваля в бледно-оранжевых отсветах пламени. На лице у него щетина, и очень хочется потрогать, погладить ее и узнать, какая она на ощупь. Вместо этого я тереблю пальцами край покрывала.

— Тебе не надо чего-нибудь? От боли? — спрашивает он. — Чего-нибудь, чтобы уснуть?

— Нет, господин мой.

Некоторое время он молчит, я лишь чувствую его взгляд.

— Я бы посмотрел твою рану, вдруг начала воспаляться.

Я потрясенно вскидываю глаза:

— Нет, я бы почувствовала воспаление. Там все хорошо.

Он криво улыбается:

— Так и знал, что ты это скажешь. — Он тянет ко мне руку, и я застываю неподвижно. Длинный палец касается моей щеки — едва уловимо, точно падающая снежинка. — Думается, нечего мне тут делать, — произносит он, и его голос полон желания и сожаления. — По крайней мере, сегодня.

С этими словами он уходит, а я еще долго ворочаюсь, безуспешно пытаясь уснуть.

Утром Дюваль и большая часть придворных снова уезжают на охоту. Идет рождественский пост, и три дня в неделю считаются «тощими», но все же съестные припасы в замке быстро подходят к концу. Вдобавок вельможи взвинчены и злонравны, и охота затеяна в надежде не только пополнить кладовые, но еще и дать обитателям замка возможность выплеснуть скопившееся напряжение.

Сегодня мне вменено в обязанность служить герцогине в ее солярии. Весь день сидеть под придирчивым взглядом мадам Динан для меня — нож острый, но ни на что большее я пока не гожусь. Вообще-то я собиралась наудачу побродить по дворцу, ища случая за кем-нибудь подсмотреть, но Дюваль отговорил, напомнив, что почти все будут на охоте.

Герцогиня сидит в лучах холодного зимнего солнца, вливающегося сквозь окна солярия. Ее младшая сестра Изабо лежит рядом на кушетке. Фрейлины расселись кто где. Особого веселья не чувствуется, сама герцогиня выглядит осунувшейся и бледной. Лишь мадам Динан бодра, как птичка, и я заново присматриваюсь к этой особе. Могла ли она подстроить убийство Немура? Неужели до такой степени жаждет посадить на трон Бретани своего полубрата — д'Альбрэ?

Когда я вхожу, маленькая Изабо первой замечает меня. Она застенчиво машет рукой, и герцогиня оглядывается.

— Входи, госпожа Рьенн, — произносит она своим звонким музыкальным голосом.

Я кланяюсь и вхожу. Фрейлины помоложе смотрят на меня с любопытством, мадам Динан — недовольно и с вызовом.

— Что привело вас сюда?

Ее голос холоден и высокомерен. Видимо, предполагается, что я до смерти перепугаюсь и побегу прятаться.

Не дождешься! Я крепко держу свою корзиночку с рукоделием и лишь вскидываю подбородок:

— Явилась по приказу моей герцогини.

Мадам поворачивается к герцогине и вопросительно выгибает изящную бровь.

— Я предложила ей присоединиться к нам, — резковато отвечает Анна, и у меня возникает подозрение, что между нею и ее домашней наставницей не все гладко.

— Ваша светлость, — мадам Динан понижает голос, как бы для того, чтобы я не могла слышать, — я знаю, что это близкая подруга вашего брата, но столь высокопоставленной даме, как вы, не следовало бы вводить ее в свое окружение. Вы же царственная особа! А кроме того, разве у вас не довольно подруг, чтобы не скучать и без нее?

Жестом холеной руки она обводит сидящих в комнате фрейлин, и я задаюсь вопросом, сколько из них так или иначе обязано мадам Динан. А то и напрямую ей служат.

Герцогиня продолжает невозмутимо орудовать иголкой, не снисходя до ответа. Молчание затягивается, и наконец одна из фрейлин нервно прокашливается.

— Скажите, а удалось ли выяснить, кто был тот человек, свалившийся во дворик? — спрашивает она, обращаясь сразу ко всем. — Говорят, он был очень недурен собой.

От бледных щек Анны отливает последняя краска. Она сосредоточенно склоняется над вышиванием. Мадам Динан осуждающе цокает языком:

— Не будем говорить о прискорбном, милые дамы! Скажите лучше, какой добычи вы пожелали бы охотникам? Оленя или кабана?

Начинается обсуждение охоты и дичи. Я подсаживаюсь к маленькой Изабо.

Девочка улыбается мне, и я улыбаюсь в ответ. Она очень худенькая и бледная — мне кажется, что искорка ее жизни едва тлеет. Порывшись в корзинке, достаю алтарный покров, над которым трудилась прошлый раз. Вдеваю в иголку кроваво-красную нить и даю себе слово сегодня постараться как следует. Хотя бы ради того, чтобы в будущем самостоятельно заштопать любую рану, которую мне нанесут. Я делаю первый стежок.

Фрейлины болтают о наступающих рождественских праздниках, обсуждают последнее сочинение придворного поэта. Стараясь не слушать, я полностью сосредотачиваюсь на работе. Смотрите-ка, а мои стежки действительно становятся все ровней!

Дав фрейлинам время обсудить все нюансы предстоящего праздника, мадам Динан произносит как бы между прочим, но с точно рассчитанным коварством, от которого у меня встают дыбом волоски сзади на шее:

— Ваша светлость, граф д'Альбрэ предпочел нынче утром не выезжать на охоту. Ему показалось, что это хороший случай кое-что обсудить с вами. — И добавляет, поглядывая на всех нас: — Наедине!