Жан-Клод Мурлева - Горе мертвого короля

— Каково вам сидится, господин Герольф, на этом месте, где сиживало до вас столько королей? — театральным шепотом осведомился один из его военачальников.

— Мне? Отлично! — провозгласил Герольф. — Чем моя задница хуже ихних?

Взрыв здорового солдатского гогота приветствовал первую остроту нового государя.

Все было как прежде, как всегда. Покачивался впереди широкий круп Бурана, господин Хольм пощелкивал языком или хрипло покрикивал: «Но-но, Буран, не балуй…» Скрипели по снегу полозья, меховая полость грела ноги, мороз покусывал лицо… Все было как прежде, и ничто не было прежним. Горе пропитало все и вся своей траурной чернотой. Оно примешивалось ко всему, отравляя даже самые маленькие, простые радости — вкусную еду, сон, прозрачную красоту свисающих с крыши сосулек. Всё.

А по улицам разъезжали конные патрули Герольфа.

Сам главнокомандующий недолго пробыл на Малой Земле. Кампания завершилась до смешного легкой победой, остров был завоеван. И что дальше? Только скука. Так что он поставил на руководящие должности своих людей и отбыл на Большую Землю, где его ждали планы, более достойные его по своим масштабам.

Александер Йоханссон вылез из саней.

— Спасибо, господин Хольм, пока.

— Пока, Алекс. Я за тобой заеду.

За всю дорогу ни тот ни другой словом не обмолвились о том, что угнетало обоих. Что можно сказать, когда горя через край? Что можно сказать, кроме как «Спасибо, господин Хольм, пока» и «Пока, Алекс, я за тобой заеду»?

Алекс сегодня уступил наконец настояниям матери. Она взялась за него всерьез.

— Ты должен выходить, бывать на людях, пойми! Иначе мы тут в четырех стенах оба рехнемся. Тем, что ты сидишь дома, ты не поможешь отцу вернуться. Сходи повидайся с Бальдром! Хоть отвлечешься.

— Мне не хочется сейчас видеть Бальдра.

— Но, может быть, ему хочется тебя повидать. Он, должно быть, думает, что ты решил с ним не водиться, и стесняется сделать первый шаг.

Бальдру, как и Алексу, было десять лет. Он раньше жил по соседству с Йоханссонами и сотни раз приходил играть с братьями. Потом его семья переехала в другой конец города, и мальчики с тех пор виделись реже.

Он разгребал снег перед входной дверью, когда подошел Алекс. При виде его Бальдр воткнул лопату в сугроб и пошел навстречу другу. Его правая нога, искривленная и негнущаяся, работала наподобие костыля. Чтобы сделать шаг, он заносил ее вбок и выбрасывал вперед круговым движением бедра. Голова при этом вместе с плечами для равновесия откидывалась в другую сторону. Из-за этого походка у него была как у сломанного дергунчика. Ходьба была для Бальдра непрерывной борьбой за каждый шаг, но он мужественно мирился с этим, как с пустячным неудобством.

— Привет, Алекс!

— Привет, Бальдр!

— Ну? Что-нибудь слышно про Бриско?

— Нет, ничего нового…

— А что отец? Вернулся?

— Нет.

— Сколько времени их уже нет?

— Бриско — сорок дней, отца — месяц.

Бальдр присвистнул.

— Ой-ей, долго! Не хотел бы я быть на твоем месте.

Алекса такая беспощадная прямота не коробила. Напротив, он был благодарен Бальдру. Взрослые всячески старались смягчить его горе, но получалось только хуже. Откровенность товарища была ему больше по душе.

— Насчет твоего брата не знаю, а вот отец — тот скоро вернется.

Алекс так и вздрогнул.

— Что ты сказал?

— Я сказал, насчет брата не знаю, а отец твой скоро вернется. Я видел, как он входит и сбрасывает плащ прямо на пол. В вашем доме.

— Ты уверен?

— Точно тебе говорю.

— А когда он вернется?

— Без понятия. Поможешь мне? Схожу принесу вторую лопату, ладно?

То, что сейчас так естественно, походя сказал Бальдр, в его устах не было пустым звуком. Алекс это знал, и слова товарища подействовали на него как протянутая рука на утопающего. Он знал также, что расспрашивать его бесполезно, так что и пытаться не стал. Но сердце у него колотилось как бешеное.

Ибо Бальдр Пулккинен обладал удивительным даром. Проявилось это несколько лет назад, вскоре после искалечившего его несчастного случая. И вот каким образом.

Г-жа Пулккинен сидит у постели своего пятилетнего сына Бальдра. День клонится к вечеру. Мальчик лежит пластом уже которую неделю. Его сшибла лошадь, а колесо повозки переехало ногу. Переломанные кости бедра и голени срастаются долго. Мальчик держится молодцом, почти не плачет. Часто он как будто спит с открытыми глазами, так далеко уйдя в какие-то свои мысли, что мать едва решается окликнуть его. Компанию ему составляет кот Мазурик, уютно свернувшийся у него под боком.

— Хорошо хоть у тебя Мазурик есть, да? — говорит г-жа Пулккинен, растроганная этой картиной.

— Да, только скоро его у меня не будет.

— Что ты такое говоришь?

— Мазурик. Его скоро не будет.

— Почему?

Мальчик не отвечает. Впечатление такое, что он где-то далеко. Он поглаживает пальцем белую шерсть кота, а тот блаженно мурлычет.

— А будет другой кот, пестрый. С пятнами.

Она уже повернулась было, чтобы уйти, но тут застывает на месте.

— Какой еще кот?

Он молчит.

— О чем ты? Тебе кто-то обещал пестрого кота?

— Нет.

Она встревожена: уж не бредит ли мальчик? Щупает лоб — жара нет. Она больше не расспрашивает его, и он скоро засыпает.

Три дня спустя Мазурик погибает под полозьями саней. А на следующий день под дверью мяучит изголодавшийся бездомный кот. Г-жа Пулккинен впускает его, дает поесть. Кот пестрый — в желтых и каштановых пятнах.

Ей очень хочется поделиться с мужем, но он человек здравомыслящий и вряд ли ему такое понравится. Так что она почитает за лучшее помалкивать о странном случае. В конце концов, каких только совпадений не бывает! На том все и успокаивается до весны.

Бальдр учится ходить с костылями. Он тренируется на улице перед домом, отец показывает ему, как правильно держать костыли. Вдруг мальчик останавливается как вкопанный.

— У кузины Бентье ребенок.

Отец не может удержаться от улыбки.

— Да нет, откуда у нее ребенок.

Кузина Бентье в тридцать лет уже типичная старая дева. Нескладная, некрасивая. Ни о каком муже, женихе или хоть поклоннике даже и слухов никогда не возникало. Через месяц становится известно: кузина Бентье беременна. Она произведет на свет здоровую крупную девочку весом в четыре килограмма и так и не признается, от кого ребенок.

В дальнейшем дар ясновидения у Бальдра нет-нет да и проявляется, но не регулярно. Случается, за полгода он выдает целых четыре предсказания, а потом за два года — ни одного. Он выкладывает их самым будничным тоном, никак не подчеркивая, как бы мимоходом. Некоторые загадочны: «Охотники будут ждать», — а когда до смысла наконец докапываются, уже поздно. Заблудившиеся охотники, напрасно прождавшие помощи, уже мертвы. Другие предсказания, наоборот, предельно точны: «У господина Гуддила крыша вот-вот рухнет от снега», — и беду успевают предотвратить. Иногда он говорит о будущем как об уже свершившемся: «Мама, ты обожглась?» — тогда как г-жа Пулккинен еще только через неделю по рассеянности обопрется рукой о раскаленную плиту.