Наследие

Только у эльфов, пожалуй, Насуада видела столь же ухоженные ногти.

У эльфов? Злясь на себя, она выбросила из головы вся­кие мысли об этом. Не знает она никаких эльфов!

Да уж, эти ногти были загадкой; и ей очень хотелось эту загадку разгадать, хотя, возможно, даже пытаться было совершенно бесполезно.

Интересно, думала она, кому можно приписать столь идеальное состояние его ногтей? Неужели он сам за ними так ухаживает? Человек в сером казался ей не только хо­лодным и равнодушным, но чрезмерно привередливым; даже представить себе было трудно, чтобы у такого чело­века была жена, или дочь, или служанка, или еще кто-то, достаточно близкий, чтобы возиться с его ногтями. Она, конечно, может и ошибаться. Сколько раз ее удивляли по­крытые шрамами ветераны сражений, мрачные, нераз­говорчивые, любившие, казалось, только вино, женщин и войну, а при ближайшем знакомстве с ними выяснялось, что они обладают тонкой натурой, совершенно не соот­ветствующей их внешнему облику: многие страстно увле­кались художественной резьбой по дереву; другие любили читать наизусть длинные романтические поэмы; а неко­торых отличала горячая страсть к гончим псам или же почти свирепая преданность семье, которую они тщатель­но скрывали от всего мира. Например, прошло много лет, прежде чем Насуада узнала, что Джор…

Она оборвала эту мысль: нет, ни о ком из них думать сейчас нельзя!

И все же в голове у нее продолжал крутиться про­стой вопрос: зачем ему такие ногти и почему он так за ними ухаживает? Должна же быть какая-то причина. Ведь даже столь мелкая деталь явно играет в его жизни какую-то роль.

Если это результат еще чьих-то усилий, то этот «кто-то» должен либо питать к человеку в сером огромную любовь, либо испытывать перед ним огромный страх. Впрочем, вряд ли дело именно в этом; что-то тут явно не сходилось.

Если же подобная ухоженность ногтей — дело рук са­мого человека в сером, то этому можно найти сколько угодно объяснений. Такие ногти могут быть неким спо­собом выразить свое отношение к той жизни, которая ему навязана. Или, возможно, он воспринимает их как то единственное, что в нем, с его точки зрения, являет­ся привлекательным. А может, постоянная забота о ног­тях — это просто проявление некоего нервного тика или привычка, не имеющая иной цели, кроме желания скоро­тать долгие пустые дни.

Но факт оставался фактом: эти ногти кто-то, безус­ловно, чистил, подстригал и умащивал маслом, и это было явно не просто привычкой, а проявлением особой заботы и внимания.

Насуада продолжала размышлять на эту тему, едва ощущая вкус пищи, которую человек в сером вкладывал ей в рот. Время от времени она всматривалась в его тяжелое лицо, пытаясь отыскать там хоть какой-нибудь ключ к раз­гадке, но безуспешно.

Скормив Насуаде последний кусочек хлеба с сыром, человек в сером сразу же отошел от ее ложа, взял поднос и повернулся к ней спиной, собираясь уходить.

Она прожевала и проглотила еду как можно скорее, стараясь все же не задохнуться, а потом сказала хриплым от долгого молчания голосом:

— У тебя очень красивые ногти. Такие… блестящие!

Человек в сером вздрогнул и запнулся на полушаге; его большая тыквообразная голова повернулась к ней. И Насуаде на мгновение показалось, что сейчас он ее ударит, од­нако серые губы тюремщика медленно раздвинулись, и он улыбнулся, показывая все свои странные зубы-защелки.

Насуада с трудом подавила дрожь: он выглядел так, словно собирался откусить голову курице.

По-прежнему улыбаясь своей жутковатой улыбкой, че­ловек в сером исчез из поля ее зрения, и через несколько секунд она услышала, как открылась и снова закрылась дверь ее темницы.

Теперь уже у нее самой на губах заиграла слабая улыб­ка. Гордость и тщеславие — вот чем она сможет в данном случае воспользоваться! Она знала, что обладает опреде­ленным умением, точнее, способностью подчинять других своей воле. Стоило человеку показать ей хотя бы самую малую лазейку в свою душу — не больше дырочки, в кото­рую можно было бы просунуть ноготь мизинца! — и это­го ей было вполне достаточно; она уже могла начинать действовать.

Когда человек в сером пришел в третий раз, Насуада спала. Ее разбудил громкий стук двери; она вздрогнула и проснулась с бешено бьющимся сердцем.

И не сразу поняла, где находится. Но, вспомнив, нахму­рилась и заморгала глазами, поскольку протереть их не могла.

Еще сильней она нахмурилась, заметив, что на ее бе­лой рубашке осталось небольшое пятно, где она нечаянно пролила немного воды с вином.

«Почему он вернулся так скоро?»

Сердце у нее упало, когда человек в сером прошел мимо нее, неся большую бронзовую жаровню, полную углей. Жа­ровню он поставил в нескольких шагах от ее каменного ложа. На раскаленных углях лежали три длинных железных прута.

Значит, тот момент, которого она так страшилась, настал.

Насуада попыталась перехватить взгляд человека в се­ром, но он всячески избегал смотреть на нее. Достав из кар­мана кремень и кресало, он поджег растопку, сложенную в центре жаровни. Искры разбежались во все стороны, а сама растопка вспыхнула и стала похожа на шар, скручен­ный из докрасна раскаленной проволоки. Человек в сером наклонился, облизнул губы, вытянул их дудкой и подул на неуверенное пламя нежно, как мать дует в лоб своему ре­бенку, отгоняя дурные сны. Искры вспыхнули с новой си­лой, превращаясь в языки пламени.

Несколько минут тюремщик возился с углями, сгребая их в кучку; дым от жаровни поднимался к куполообразно­му потолку, в котором, по всей видимости, имелось некое отверстие. Насуада следила за его действиями с каким-то мертвящим восторгом; понимая, что ее ждет, она все же не в силах была оторвать взгляд от жаровни. Ни он, ни она не произнесли ни слова; такое ощущение, будто оба стыди­лись того, что должно было произойти здесь, и не желали признавать, что стыдятся этого.

Человек в сером снова раздул угли, потом повернулся, словно намереваясь подойти к ней.

«Не сдавайся», — сказала она себе и вся напряглась.

Сжав кулаки, она затаила дыхание, а он подходил к ней все ближе… ближе…

Легкий, как перышко, ветерок коснулся ее лица, когда он быстро прошел мимо нее, и она услышала, как шаги его затихают вдали, как он поднимается по лесенке, запирает дверь и уходит.

Только после его ухода Насуада смогла немного рас­слабиться и выдохнуть. Угли в жаровне сверкали, как рос­сыпь драгоценных камней, невольно приковывая к себе ее внимание. И от железных прутьев, торчавших из жаровни, тоже стало исходить неяркое ржаво-красное свечение.

Насуада облизнула пересохшие губы и подумала: хоро­шо бы сейчас выпить глоток воды.