Наследие

Гальбаторикс шевельнулся в своем кресле, и Насуада успела заметить острый блеск его глаз — словно фонари за­жглись в глубине темной пещеры.

— Я сделаю так, что ни один маг не сможет навредить никому — ни человеку, ни гному, ни эльфу. Никто не смо­жет произнести ни одного заклятия, пока не получит на то особое разрешение, но разрешение это будут получать лишь самые добродетельные и полезные маги. Даже эль­фы будут связаны этой силой и научатся тщательно соиз­мерять свои возможности и выбирать слова или же вообще больше не произнесут ни слова.

— И кто же будет давать подобные разрешения? — спросила Насуада. — Кто будет решать, что можно, а что нет? Ты?

— Кто-нибудь обязательно будет. Ведь именно я разга­дал эту загадку, я понял, что сделать необходимо, я открыл новый способ управления обществом и применю этот спо­соб! Тебе смешны подобные устремления? Тогда спроси себя, Насуада: разве я был плохим правителем? Будь чест­на. Каков я был по меркам моих предшественников? Разве я когда-либо переходил границы дозволенного?

— Ты был невероятно жесток!

— Это не одно и то же… Ты возглавляла варденов; ты знаешь, каковы тяготы такого труда. И конечно же, ты должна понимать, какую угрозу магия представляет для стабильности любого государства. Вот хотя бы один при­мер. Я немало времени потратил на создание таких чар, которые защитили бы деньги моего государства от под­делки; да, я потратил на это гораздо больше времени, сил и средств, чем на любую другую из своих обязанностей! И все же время от времени попадается какой-то ловкий фальшивомонетчик, сумевший обойти все мои средства защиты, который мешками чеканит свинцовые монеты и обманом всучивает их вместо золотых и знати, и бедня­кам. Почему же еще я столь существенно ограничил ис­пользование магии во всей Империи?

— Потому что это представляет для тебя угрозу.

— Heт! Вот тут ты совершенно заблуждаешься. Для меня это никакой угрозы не представляет. Никто и ничто не представляет для меня угрозы. Однако же нормальной жизни государства все эти маги и заклинатели действительно угрожают, и я этого не потерплю. Как только я свяжу их всех строжайшим законом, в Алагейзии сразу установится мир и начнется всеобщее процветание. Ни людям, ни гно­мам уже не придется опасаться магии эльфов. Всадники больше не смогут навязывать другим свою волю. И те, кто магией пользоваться не способен, перестанут чувствовать себя жертвами тех, кто это умеет… Уверяю тебя, Алагейзия совершенно преобразится! Жизнь здесь станет совершен­но безопасной, и мы построим новое, чудесное будущее, частью которого станешь и ты, Насуада. Начни служить мне и сама увидишь, как создается новый мир, какого еще никогда не существовало. И в этом мире человек будет сто­ять, падать или идти только в зависимости от силы соб­ственных ног и рук, от остроты собственного ума, а не по милости тех, кто владеет магическим искусством. Человек может укрепить свои члены и развить свой ум, но никогда не сможет овладеть приемами волшебства, если он родил­ся, не имея к тому способностей. Как я уже сказал, магия — это великая несправедливость, и во имя всего сущего я по­ложу конец ее разгулу и ограничу до предела деятельность всех магов на свете.

Насуада смотрела на разноцветные линии на потолке и пыталась не слушать Гальбаторикса. Многое из того, что он говорил, весьма соответствовало ее собственным мыслям. В общем, он был прав: магия и ей казалась самой разруши­тельной силой в мире, и если бы ее можно было как-то ре­гулировать или ограничивать, Алагейзия действительно стала бы лучше. Насуаде, например, была крайне неприят­на мысль о том, что Эрагону ничто не могло бы помешать…

Нет! Синяя полоса… Красная… Переплелись… Острая боль — новый ожог? Насуада отчаянно пыталась сосредо­точиться на чем-нибудь другом, а не на… Да ни на чем она не хочет сосредотачиваться! И все ее воспоминания — су­щая ерунда! Ничего этого никогда не существовало…

— Вот ты называешь меня воплощением зла, — вновь по­слышался голос Гальбаторикса. — Ты меня проклинаешь, мечтаешь меня уничтожить, но вспомни, Насуада: ведь не я начал эту войну, не я в ответе за тех, кто погиб во время нее. Я к войне не стремился. А вот вы стремились ! Мне было достаточно моих исследований, но вардены потребовали, чтобы из моей сокровищницы было выкрадено яйцо Сап­фиры, а стало быть, именно вардены — то есть ты и тебе подобные — в ответе за кровь и горе, которые за этой кра­жей последовали. В конце концов, именно вы прошли по всей стране, сея разорение, ибо вы грабили и жгли в свое удовольствие. Вы, а не я! И у тебя еще хватает наглости за­являть, что корень зла во мне! А ты пойди в крестьянские дома, пусть люди расскажут тебе, кого они больше всего боятся. Варденов! О, простые люди расскажут, как искали защиты у моих солдат, как надеялись, что Империя одер­жит победу и все снова будет как прежде!

Насуада облизнула губы. Даже понимая, как дорого мо­жет стоить ей подобная дерзость, она все же сказала:

— А чем ты, собственно, недоволен? Если тебя так за­ботит благосостояние этих простых людей, твоих под­данных, тебе давно уже следовало выступить против вар­денов, а не позволять их армии свободно продвигаться по территории твоей Империи, захватывая один город за дру­гим. Но это, конечно, в том случае, если достаточно уверен в своих силах. Уверен так, как стараешься это показать. Или ты просто боишься оставить Урубаен? Боишься, что в твое отсутствие эльфы снова его захватят и превратят в Илирию? — Для нее уже стало почти привычным гово­рить о варденах так, словно она знает о них не больше лю­бого случайного обывателя.

Гальбаторикс заерзал в кресле и, похоже, собрался уже ей ответить, но она снова заговорила:

— А как насчет ургалов? Ты никогда не убедишь меня в том, что твое дело правое, если ты готов уничтожить целый народ в отместку за гибель твоего дракона. Или у тебя нет ответа на этот вопрос? Ты — клятвопреступ­ник, Гальбаторикс! Скажи мне, почему ты убил так много драконов, почему и этот народ обрек на медленное и неиз­бежное исчезновение? Объясни, наконец, почему ты так жестоко обошелся с теми Элдунари, которые тебе удалось захватить в плен? — Охваченная гневом, Насуада все же допустила эту оговорку, но не остановилась.— Ты сломил их, ты сковал их цепями твоей воли и твоих желаний. Раз­ве в том, что делаешь, есть справедливость и правда? Нет, это всего лишь проявление твоего эгоизма и бесконечной жажды власти!

Гальбаторикс довольно долго в молчании смотрел на нее, и ей стало совсем не по себе. Затем она увидела, как его силуэт изменил очертания — видимо, он скрестил руки на груди.