Наследие

«Вполне возможно», — тут же прогрохотал в ответ на его мысли Глаэдр.

«А насколько дольше мы будем лететь вдоль побережья?»

«На полсуток, может, чуть больше».

Эрагон поскреб заросший щетиной подбородок, посмо­трел на грозные волны, потом на Сапфиру и тихо спросил:

«Ты уверена, что сможешь это сделать?»

Она повернулась и тоже посмотрела на него, скосив один глаз. Зрачок в ее огромном глазу так сильно расши­рился, что стал почти круглым; он был таким большим и черным, что Эрагону казалось, будто он мог бы заползти туда и совсем там исчезнуть.

«Настолько, насколько я вообще могу быть в себе уве­ренной», — сказала она.

Он кивнул и задумчиво пригладил волосы, словно при­учая себя к этой новой идее.

«Тогда нам, наверное, стоит попробовать… Глаэдр, если будет нужно, ты сможешь ее направить? Ты сможешь помочь ей?»

Некоторое время старый дракон молчал, а затем уди­вил Эрагона тем, что стал мысленно то ли напевать, то ли мурлыкать, в точности как мурлыкала Сапфира, когда бы­вала довольна или весела.

«Ладно, я согласен. Если уж мы решили испытать судь­бу, так не будем трусить. Решено: летим через море».

И как только этот вопрос был решен, Эрагон снова уселся Сапфире на спину, и она, легко подпрыгнув, взле­тела, оставив позади безопасную сушу и стрелой мчась над морским простором.

А-а-а-а!..

— Ну что, ты готова поклясться мне на языке древних?

— Ни за что!

Вопрос Гальбаторикса и ответ Насуады стали уже поч­ти ритуальными — вопрос — ответ, как в детской игре, вот только она в этой игре явно проигрывала.

Ритуал — вот то единственное, что позволяло Насуаде сохранять разум. С помощью самых разнообразных ритуа­лов она могла управлять собственным миром — с их помо­щью она могла выдержать промежуток от одного события до другого, будучи лишена любых других ориентиров. Ри­туалы мыслей, ритуалы действий, ритуалы боли и облег­чения — на них покоилась, от них зависела сейчас сама ее жизнь. Без них она бы совсем потерялась — овца без пасты­ря, верующая без веры, Всадник без дракона.

Этот ритуал, к несчастью, заканчивался всегда одинаково: очередным прикосновением раскаленного железного прута.

Вскрикнув, Насуада тут же прикусывала язык, и рот наполнялся кровью. Кровь заливалась в горло, Насуада му­чительно кашляла, но крови было слишком много, и она начинала задыхаться. Легкие жгло от нехватки воздуха, линии на потолке извивались, становились неясными, а потом наступало беспамятство и сплошная чернота.

Когда она снова приходила в себя, Гальбаторикс, пока железные прутья накалялись в жаровне, начинал все сна­чала. И это тоже стало одним из ритуалов.

Язык он ей каждый раз залечивал. Во всяком случае, Насуада считала, что это делал именно он, а не Муртаг, потому что он сказал: «Так не пойдет — если ты не смо­жешь говорить, откуда же я тогда узнаю, что ты готова мне служить?»

Как и прежде, Гальбаторикс сидел справа от нее, и она по-прежнему видела его лишь частично; собственно, ви­дела она всего лишь его силуэт в золотистом ореоле, а его лицо и тело, так или иначе, были скрыты от нее длинным тяжелым плащом и густой тенью.

— Я ведь знаком с твоим отцом. Я встречался с ним, ког­да он был управляющим в главном поместье Эндуриеля, — сказал Гальбаторикс. — Он тебе об этом рассказывал?

Она содрогнулась и закрыла глаза, чувствуя, что плачет. До чего же она ненавидела его голос! Он говорил так убеди­тельно, так соблазнительно, что ей хотелось подчиниться ему, сделать все, что он хочет, лишь бы снова услышать этот сильный, мелодичный и совершенно колдовской голос.

— Да, — шепотом ответила она.

— Я тогда и внимания-то на него почти не обратил. Да и с какой стати? Он был слугой, персоной незначитель­ной. Эндуриель давал ему довольно много свободы, счи­тая, что так он лучше справляется с делами — пожалуй, слишком много свободы он ему давал, что потом и под­твердилось. — Гальбаторикс пренебрежительно махнул рукой, и свет упал на его гладкую согнутую кисть, похо­жую на отполированный временем коготь. — Эндуриель всегда слишком много позволял своим слугам. А вот дра­кон у негр был хитрющий; Эндуриель всегда слушался его советов; как ему дракон скажет, так он и поступит… Какие, право, странные события оказались со всем этим связаны! Вот уж поистине шутки судьбы! Подумать толь­ко, человек, который заботился о том, чтобы мои сапоги к утру хорошенько вычистили, стал в итоге моим главным врагом после Брома; а теперь еще и ты, его дочь, явилась в Урубаен с какими-то претензиями. Впрочем, ты вот-вот поступишь ко мне на службу, почти как когда-то прислу­живал мне твой отец. Какая ирония судьбы! Или ты со мной не согласна?

— Мой отец бежал оттуда и при этом чуть не убил Дур­зу! — гневно возразила Насуада. — И он тебе никогда не служил! И все твои чары и клятвы его удержать не сумели. И меня ты тоже удержать не сможешь!

Ей показалось, что Гальбаторикс нахмурился.

— Да, это получилось весьма неудачно, и Дурза на какое-то время оказался совершенно выбит из колеи. Когда человек обзаводится семьей, это, похоже, сильно помогает ему полностью перемениться, а порой даже пе­ременить свое истинное имя. Именно поэтому я теперь вы­бираю себе слуг исключительно из тех, кто бесплоден и не состоит в браке. Но ты весьма прискорбно заблуждаешься, если рассчитываешь от меня ускользнуть. Единственная возможность для тебя покинуть зал Ясновидящей — это принести мне клятву верности.

— Лучше умереть!

— Как это недальновидно. — Золотистая тень Гальба­торикса склонилась к ней. — А тебе никогда не приходило в голову, что этот мир стал бы гораздо хуже, если бы я тог­да не уничтожил орден Всадников?

— Всадники хранили в Алагейзии мир, — сказала она, — они ее защищали от войны, от чумы… от угрозы шейдов. Когда наступал голод, они приносили голодающим пищу. Как может наш мир быть лучше без них?

— Между прочим, за свою службу они получали очень высокую плату. Уж тебе-то следовало бы знать, что за все в мире приходится платить — когда золотом, а когда и кро­вью или временем. Все имеет свою цену, даже Всадники. Всадники тем более. Да, они хранили мир, но они же не давали нормально жить другим народам Алагейзии; они прямо-таки душили своими законами эльфов, гномов, да и людей тоже. Как обычно прославляют Всадников барды, в своих песнях оплакивая их уход? Они поют о том, что правление их длилось тысячелетия , однако в течение этого восхваляемого «золотого века» мало что менялось, кроме имен правителей, самодовольных, не знающих ни от кого угрозы, продолжавших спокойно сидеть на своих тронах. О да, тревожиться им было почти не о чем: то какой-то шейд появится, то ургалы вторгнутся, то между двумя кланами гномов междоусобица вспыхнет из-за шахты или туннеля, которые никому, кроме них самих, не нужны. Но в целом порядок вещей оставался точно таким же, каким его установили Всадники, достигнув своего расцвета.