Наследие

Если Сапфира и была напугана, то он этого не чувство­вал. Он чувствовал только ее решимость. Набирая ско­рость, она быстрее замахала крыльями, и через несколь­ко минут они оказались уже перед самим этим грозовым «утесом», а потом и нырнули в него, очутившись в самом центре бури.

Их со всех сторон окутали сумерки, серые и едино­образные.

Казалось, весь остальной мир перестал существовать. Серый туман был таким плотным, что Эрагон не видел ни носа Сапфиры, ни ее хвоста, ни крыльев. Они летели абсо­лютно вслепую; и лишь сила тяжести позволяла им опреде­лять, где верх, а где низ.

Эрагон, открыв свои мысли, позволил им охватить как можно большее пространство вокруг, но не ощутил рядом ни одного живого существа. Поблизости не было даже ни одной птицы, случайно угодившей в бурю. К счастью, Сапфира пол­ностью сохраняла чувство направления, так что они вряд ли сбились бы с курса. Но Эрагон все же продолжал мысленно «ощупывать» все вокруг в поисках любой живой души, хотя бы растения или животного, опасаясь, что при такой види­мости они запросто могут врезаться в какую-нибудь гору.

Он также произнес заклинание, которому научил его Оромис; это заклинание давало ему и Сапфире возмож­ность понять, насколько близко к поверхности воды — или земли — они в данный момент находятся.

С той минуты, как они вошли в сердцевину огромной тучи, постоянно висевшая в воздухе влага насквозь пропи­тала шерстяную одежду Эрагона, сделав ее страшно тяже­лой. Это было очень неприятно, но он смог бы, наверное, не обращать на это внимания, если бы влага не начала, ска­пливаясь на коже, стекать ему за шиворот, что в сочетании с ветром давало ощущение прямо-таки смертного холода. Казалось, этот холод вот-вот высосет из него остаток жиз­ни. И Эрагон, не выдержав, произнес еще одно заклина­ние, как бы фильтровавшее воздух вокруг него, освобож­дая его от мелких, но заметных капелек влаги; а также — по просьбе Сапфиры — он оградил тем же заклятием ее глаза, потому что скапливавшаяся на веках влага заставляла ее слишком часто моргать, сбивая с толку.

А вот внутри той черной «наковальни» ветер оказался на удивление слабым. Эрагон попросил Глаэдра объяснить это явление, но старый дракон был мрачен и отделался кратким замечанием:

«Самое страшное нам еще предстоит».

Правдивость его слов вскоре стала очевидна, ибо яростный восходящий поток воздуха с такой силой ударил Сапфире в брюхо, что подбросил ее аж на тысячу футов; воздух там оказался настолько разреженным, что Эрагону стало трудно дышать. Туман тут же превратился в бес­численное множество ледяных иголок, коловших ему нос и щеки, а также мягкие перепонки на крыльях Сапфиры.

Прижав крылья к бокам, Сапфира плавно нырнула впе­ред, пытаясь уйти от этого восходящего потока, и через несколько секунд стало ясно, что ей это удалось. Однако она тут же попала в новый поток, на этот раз нисходящий, и его мощное давление стало с пугающей скоростью при­жимать ее к самой воде.

Стремительный спуск заставил ледяные кристаллы растаять, и они превратились в крупные круглые дожде­вые капли, которые, казалось, плыли в невесомости ря­дом с Сапфирой. Совсем рядом сверкнула молния — фан­тастическим голубым светом вспыхнули облака, и Эрагон вскрикнул от боли в ушах, такой оглушительный гром раздался вслед за этим. В ушах у него все еще стоял звон, когда он решительно оторвал край своего плаща, разде­лил этот кусок ткани пополам и засунул затычки как мож­но глубже в уши.

Лишь у самого нижнего края облака Сапфире удалось свернуть и вырваться из-под нисходящего потока, и ее сра­зу же подхватил следующий восходящий поток — точно чья-то гигантская рука швырнула ее ввысь, и Эрагон на­долго утратил всякое ощущение времени.

Бешеные порывы ветра были так сильны, что у Сап­фиры не хватало сил им сопротивляться; она то взлетала вверх, то резко падала вниз в сменявших друг друга воздуш­ных потоках. Ее швыряло, как кусок плавника, угодивший в водоворот. Она, правда, сумела немного продвинуться вперед — на какие-то несколько жалких миль, выигранных дорогой ценой и огромной затратой сил, — но воздушные потоки продолжали играть с ней, как с игрушкой.

На Эрагона это действовало весьма удручающе. Оказа­лось, что все они — он сам, Сапфира и Глаэдр — совершенно беспомощны перед этой бурей и при всем их общем могуще­стве даже надеяться не могут справиться с силами природы.

Дважды ветер едва не швырнул Сапфиру прямо в бушу­ющие волны. Оба раза нисходящим потоком воздуха ее вы­рывало из подбрюшья грозовой тучи и бросало под потоки чудовищного ливня, яростно молотившего по поверхности моря. Когда это случилось во второй раз, Эрагону показа­лось, что он видит среди волн длинное темное тело нидхвала. Однако когда снова блеснула молния, темный силуэт чу­довища исчез, и Эрагону осталось только размышлять, не сыграли ли с ним шутку быстро движущиеся по воде тени.

Силы Сапфиры истощались; она все слабее сопротив­лялась порывам ветра; теперь уже ветер сам тянул ее, куда ему хочется, а она пыталась ему противодействовать, лишь когда ее прибивало уж слишком близко к поверхности воды. Во всех остальных случаях она почти переставала махать крыльями и старалась экономить силы. Эрагон чувствовал, что Глаэдр начинает подпитывать Сапфиру своей энерги­ей, давая ей возможность как-то продержаться, но этого ей хватало лишь на то, чтобы просто поддерживать высоту.

Вскоре даже тот слабый свет, что их окружал, стал мер­кнуть, и Эрагона охватило отчаяние. Большую часть дня они потратили на борьбу с этой бурей, а она по-прежнему швыряла их, как игрушку, и не думала успокаиваться; да и Сапфире, похоже, никак не удавалось хотя бы прибли­зиться к краю грозовой тучи.

Когда солнце село, вокруг воцарилась такая темнота, что Эрагон не мог разглядеть даже собственного носа. Собственно, было все равно, открыты его глаза или закры­ты. Ему казалось, будто их с Сапфирой закатали в плотные слои черной шерсти; окружавшая их непроницаемая тьма действительно давила на них физически, словно некая вполне ощутимая субстанция.

Каждые несколько секунд очередная вспышка молнии вспарывала мрак, порой скрываясь за пеленой облаков, а порой сверкая прямо перед Эрагоном и Сапфирой, осле­пляя их своим сиянием, равным дюжине солнц; после та­кой вспышки во рту оставался железистый привкус, а ночь казалась в два раза темнее. Эрагон с Сапфирой не знали уже, что хуже — этот ослепляющий свет или кромешная тьма. Но как бы близко ни ударяли молнии, ни одна из них не задела Сапфиру, хотя постоянные раскаты грома уже вызывали у них обоих дурноту. Сколько им еще так лететь, Эрагон даже представить себе не мог.