Наследие

На поверхности камня что-то шевельнулось, как рябь на мутной воде, и на нем стали расцветать самые разноо­бразные цвета — красный, синий, зеленый, желтый, — скла­дываясь затем в определенные линии и формы, перетекая друг в друга, смешиваясь, давая более сложные оттенки, и через несколько мгновений на камне возникло изобра­жение Арьи.

Эрагон остановил действие чар и некоторое время изучал созданный им фейртх. Он был вполне удовлет­ворен увиденным — изображение показалось ему вполне честным, правдивым, в отличие от того фейртха, кото­рый он когда-то давно попытался создать в Эллесмере. Этот портрет Арьи имел глубину и смысл, которых тот, первый, был начисто лишен. Это был отнюдь не идеа­лизированный ее образ, особенно в том, что касалось композиционного решения, и Эрагон был горд тем, что сумел уловить столь многие особенности ее характера. В этом фейртхе ему удалось как бы суммировать все, что он о ней знал, все темные и светлые стороны ее души, которые стали ему известны.

Он позволил себе еще немного порадоваться, а потом размахнулся, собираясь разбить осколок слюды о камни, и услышал, как Арья сказала: «Кауста!» — и камень, описав в воздухе дугу, опустился ей на ладонь.

Эрагон открыл было рот, собираясь объясниться и попросить прощения, но передумал и ничего не стал говорить.

Держа фейртх перед собой, Арья долго и внимательно на него смотрела, а Эрагон не менее внимательно наблю­дал за нею, пытаясь понять, что она чувствует.

Прошла долгая и весьма напряженная минута.

Потом Арья опустила фейртх, и Эрагон протянул руку, намереваясь отобрать у нее камень, но она и не подумала его ему отдать. Она выглядела странно взволнованной, даже, пожалуй, встревоженной, и сердце у Эрагона упало: значит, его фейртх ее огорчил!

А она, глядя ему прямо в глаза, вдруг сказала на древ­нем языке:

— Эрагон, хочешь, я назову тебе мое истинное имя?

От такого предложения он попросту онемел и смог лишь кивнуть, настолько был потрясен. Но потом все же заставил себя проявить должную учтивость.

— Это была бы великая честь для меня, — с трудом вы­молвил он.

Арья шагнула к нему, приложила губы к самому его уху и едва слышным шепотом назвала ему свое истинное имя. И когда она его произнесла, оно так и зазвенело в душе Эрагона. И он вдруг понял, что отчасти уже знал это имя, хотя в нем содержалось и много такого, что очень его уди­вило. И главное, он понял, почему Арье было так нелегко поделиться своим именем с кем-то еще.

Затем она снова чуть отодвинулась от него, явно ожи­дая, что он скажет, лицо ее казалось совершенно бес­страстным, как маска.

Ее имя вызвало в душе Эрагона множество вопросов, но Он понимав, что сейчас не время задавать их. Скорее, нужно было заверить Арью, что его мнение о ней ничуть не изменилось, что оно по-прежнему необычайно высокое. Наоборот, то, что он только что о ней узнал, лишь усилило его любовь к ней, ибо он понял истинный масштаб ее само­отверженности и приверженности долгу. Он понимал сей­час одно: если бы он неправильно воспринял ее имя или — хотя бы невольно — посмел ляпнуть что-нибудь не то, их дружбе пришел бы конец. И он, глядя Арье прямо в глаза, сказал тоже на древнем языке:

— Твое имя… твое имя очень хорошее! Ты должна им гордиться. Гордиться тем, какая ты. Я очень благодарен тебе за то, что ты поделилась со мной самой драгоценной своей тайной. Я счастлив был бы всегда называть тебя сво­им другом и обещаю, что буду беречь твое имя как зеницу ока. Скажи, ты хочешь услышать и мое имя?

Она кивнула.

— Да, хочу. И обещаю помнить и защищать его до тех пор, пока оно будет твоим.

Ощущение чрезвычайной значительности момента охватило Эрагона. Он знал, что обратного пути не будет, и его радовало и одновременно пугало то, что он сейчас сделает. И он, шагнув вперед, сделал точно то же самое, что только что сделала Арья: приложил губы к ее уху и очень тихо прошептал свое имя. И все его существо затрепетало, услышав эти слова.

Затем, внезапно насторожившись, он отступил, не зная, как она воспримет открывшуюся ей его сущность. Сочтет ли его глупцом или мудрецом? Впрочем, ей так или иначе придется вынести о нем свое суждение.

Арья глубоко вздохнула, посмотрела в небо, затем по­вернулась к Эрагону и тихо, очень ласково сказала ему:

— У тебя тоже очень хорошее имя. Однако же я не уве­рена, что это то самое имя, которое было у тебя, когда ты покидал долину Паланкар.

— Нет, не то.

— И не то, которое ты носил, когда жил и учился у нас в Эллесмере. Ты очень повзрослел с тех пор, как мы с то­бой познакомились.

— Пришлось.

Она кивнула.

— Ты по-прежнему очень молод, но ты уже не ребенок.

— Да, это точно.

Эрагона сильней, чем когда-либо, тянуло к ней. Этот об­мен именами создал между ними особую связь, но какую? В этом он еще не разобрался, и эта неуверенность застав­ляла его чувствовать себя обнаженным, уязвимым, ведь теперь Арья знала все его недостатки. Однако никакого презрения или отвращения к нему она явно не проявляла. Похоже, она действительно принимала его таким, какой он есть; как, впрочем, и он ее. Мало того, она не могла не увидеть в его истинном имени тех чувств, которые он пи­тал к ней, но и это тоже ее не оттолкнуло!

Эрагон не был уверен, стоит ли говорить что-то еще, но и просто так отпустить Арью сейчас он не мог. А потому, собрав все свое мужество, спросил:

— Арья, что с нами будет?

Она колебалась, но он видел, что она прекрасно поняла, что он имел в виду. Старательно подбирая слова, она сказала:

— Не знаю… Раньше я, пожалуй, ответила бы: «Ничего особенного», но теперь… И все же, ты еще слишком юн, Эрагон. Взрослея, люди часто меняют свои взгляды. Лет через десять или даже через пять ты, возможно, уже не бу­дешь испытывать тех чувств, какие испытываешь сейчас.

— Мои чувства не изменятся, — сказал он с абсолютной уверенностью.

Арья снова долго и внимательно вглядывалась в его лицо, потом выражение ее лица вдруг переменилось, и она сказала:

— Ну что ж, тогда… возможно… со временем… — Она ласково коснулась ладонью его щеки. — Ты не можешь сей­час просить меня о большем, Эрагон. Я не хочу ошибиться. Ты слишком много значишь, как для меня, так и для всей Алагейзии.

Он попытался улыбнуться, но вместо улыбки у него по­лучилась гримаса.

— Но… у нас нет времени, — сказал он и задохнулся. Ему было очень нехорошо.

Брови Арьи сошлись на переносице, она опустила руку и спросила:

— Что ты хочешь этим сказать?

Он потупился, не зная, как лучше объяснить ей. И в конце концов сказал все просто и честно. Он рассказал ей, с какими трудностями они с Сапфирой встретились, пытаясь найти безопасное место для драконьих яиц и Эл­дунари, рассказал и о планах Насуады, и о ее намерении создать группу избранных магов, которые будут следить за всеми прочими заклинателями.