Наследие

Запакованные в кожу жрецы стройным хором повторили:

— Как писал Тоск, да будет так.

Верховный Жрец удовлетворенно кивнул, помолчал и снова заговорил:

— Древнейшие всегда гнездились в Хелгринде, но еще во времена отца моего деда Гальбаторикс выкрал их яйца и убил их молодь, а потом заставил их принести клятву верности, пообещав, что иначе вырежет все племя. Он выкопал для них пещеры и подземные туннели, которы­ми они с тех пор и пользовались, а нам, их верным после­дователям, доверил хранить их яйца — следить за ними, беречь их и заботиться о них до тех пор, пока они ему не понадобятся. Что мы и делали, и никто не мог бы упрек­нуть нас в небрежении к нашему долгу. Но мы молимся в надежде, что однажды Гальбаторикс будет низвергнут, ибо никто не смеет связывать Древнейших клятвой, дан­ной вопреки их собственной воле. Это отвратительное преступление, и ему нет и не будет прощения! — Искале­ченный жрец облизнул губы, и Эрагон с отвращением за­метил, что части языка у него тоже не хватает — он был явно отрезан ножом. — И твоего исчезновения мы тоже желаем, Всадник. А драконы всегда были злейшими вра­гами Древнейших. Без них и без Гальбаторикса некому будет помешать нашим богам пировать, где они хотят и сколько они хотят.

Пока Верховный Жрец произносил свою речь, четве­ро рабов с платформой вышли вперед и аккуратно опусти­ли ее на мозаичный диск в нескольких шагах от Эрагона и Арьи. Закончив это, они поклонились и исчезли в двер­ном проеме.

— Кто может просить большего, чем дать божеству пищу в виде собственной плоти и крови? — спросил Верховный Жрец. — Возрадуйтесь же, вы оба, ибо сегодня вы обретете благословение Древнейших, и благодаря вашей жертве гре­хи ваши будут с вас смыты, и вы войдете в свою следующую жизнь чистыми, как новорожденные младенцы.

Затем Верховный Жрец и его последователи подня­ли лица к потолку и начали монотонно выпевать некую странную, с необычными ударениями, песнь, смысл кото­рой Эрагон оказался не в силах понять. Он даже решил, что это диалект Тоска. Временами он вроде бы слышал какие-то знакомые слова, отдаленно напоминавшие слова древнего языка, но сильно искаженные и употребляемые неправильно. Видимо, это действительно было некое подо­бие древнего языка. Жутковатая молитва завершилась сло­вами «как писал Тоск, да будет так», и трое послушников в религиозном рвении так яростно затрясли металличе­скими рамами с колокольчиками, что от оглушительного звона, казалось, вот-вот обрушится потолок.

Затем, гремя колокольчиками, послушники вереницей покинули зал. За ними следом вышли и остальные два­дцать четыре жреца, а последним удалился их безногий и безрукий властелин — точнее, его вынесли на носилках шестеро смазанных маслом рабов.

Дверь за ними захлопнулась с громким стуком, и Эра­гон услышал, как по ту сторону задвинули тяжелый засов.

Он повернулся к Арье. В ее глазах отчетливо читалось отчаяние, и он понял, что у нее не больше надежды на ос­вобождение и бегство, чем у него самого. Эрагон снова по­смотрел наверх и снова подергал цепь, на которой висел, но от этих усилий опять открылись раны на запястьях, и на плечи ему закапала теплая кровь. И тут он заметил, что прямо перед ними находившееся слева яйцо начинает раскачиваться — сперва совсем слабо, а потом все сильней, и внутри его словно стучит маленький молоточек.

Леденящий ужас охватил душу Эрагона. Из всех воз­можных способов смерти, какие он только мог себе пред­ставить, этот — быть заживо съеденным раззаками — был страшнее всего. Он задергался на цепи с удвоенной реши­мостью, кусая кляп, чтобы отвлечься от страшной боли в руках. Но вскоре боль стала настолько невыносимой, что в глазах у него помутилось, и он чуть не потерял сознание.

А рядом с ним точно так же билась и металась Арья, безмолвно, в мертвящей тишине, пытаясь вырваться из своих пут. Но тщетно.

А постукиванье «молоточка» внутри иссиня-черной скорлупы все продолжалось.

«Бесполезно, все бесполезно, — понял Эрагон. Эти цепи им было не оборвать. И как только он с этим смирился, ему стало совершенно очевидно, что невозможно будет избе­жать и тех жутких и отвратительных мучений, которые им уготованы. Единственное — он хотел бы сам нанести себе смертельную рану. — И потом, если уж ничего не выйдет, я должен хотя бы спасти Арью».

Он осмотрел свои наручники: «Если бы я смог сломать себе большие пальцы, то мне, наверное, удалось бы выта­щить руки из наручников… Тогда я, по крайней мере, мог бы попробовать сражаться… А если удастся схватить оско­лок скорлупы и использовать ее в качестве ножа…» Если бы у него в руках оказался хотя бы какой-то режущий пред­мет, он смог бы высвободить и ноги, хотя мысль об этом настолько ужасала его, что он пока решил ее отставить. «Единственное, что мне придется сделать, это выползти из этого круга камней». Тогда, возможно, ему удалось бы воспользоваться и магией, а может быть, остановить и эту боль, и кровотечение… Все это — то, на что он теперь дол­жен был решиться, — займет совсем мало времени, должно быть, всего несколько минут, но он понимал: это будут са­мые долгие минуты в его жизни.

Эрагон набрал в грудь воздуха и приготовился: «Спер­ва левую руку…»

Но начать он не успел, потому что Арья пронзительно вскрикнула. Он дернулся в ее сторону и что-то беззвучно вскрикнул, увидев ее изуродованную окровавленную пра­вую кисть, с которой была снята вся кожа до самых ног­тей, точно перчатка. Среди алых мышц виднелись тонкие белые косточки. Арья безжизненно обвисла и, похоже, по­теряла сознание; затем очнулась, снова потянула руку из наручника, и Эрагон неслышно вскрикнул, когда ее рука выскользнула из металлического полукруга, обдирая с ко­стей кожу и мясо. Арья уронила изуродованную руку вниз, пытаясь скрыть ее от Эрагона, но он видел, как кровь ру­чьем течет на пол, собираясь в лужицу у ног эльфийки.

Слезы застилали ему глаза, и он все звал и звал ее по имени, но она его не слышала и не могла услышать.

Пока она собиралась с силами, явно собираясь сделать то же самое со второй рукой, дверь справа от алтаря при­открылась, и в зал проскользнул один из одетых в золотую робу послушников. Увидев его, Арья замерла, хотя Эрагон понимал: при малейшем намеке на опасность она и вторую руку выдернет из наручника.

Послушник искоса на нее глянул и осторожно двинулся к центру мозаичного диска, опасливо поглядывая в сторону того яйца, что раскачивалось на своем постаменте. Юноша был худощав, гибок и хорош собой — с большими глазами и тонкими чертами лица. Эрагону было совершенно ясно, что столь привилегированное положение в храме он занял именно благодаря своей привлекательной внешности.