Наследие

— Вот, — прошептал вдруг юноша, — я тут кое-что при­нес. — И он вытащил из-под одежды пилку, напильник и деревянный молоток-киянку. — Но если я помогу вам, вы должны будете взять меня с собой. Я больше не в силах жить здесь, среди этих ужасов. Я эту жизнь ненавижу. Обе­щайте, что возьмете меня с собой!

Он еще не успел договорить, а Эрагон уже утвердитель­но кивнул. Но когда юноша направился к нему, Эрагон за­рычал и мотнул головой в сторону Арьи. Послушник, хоть и не сразу, но понял его.

— Ох, да, — прошептал он и подошел к эльфийке. Эрагон даже зубами скрипнул, сердясь на его нерасторопность.

А внутри раскачивавшегося яйца послышался резкий скрежет и царапанье.

Эрагон не сводил глаз с их спасителя, который неумело перепиливал цепь на левой руке Арьи, и злился: «Да пили ты в одном и том же месте, болван!» Послушник, похоже, никогда и в руках не держал пилку для металла, и Эрагон не был уверен, что у него хватит сил или терпения, чтобы перепилить хотя бы одно звено проклятой цепи.

Арья безжизненно обвисла на цепях, длинные волосы, упав ей на лицо, полностью его скрывали. Но все то вре­мя, пока послушник трудился над ее цепью, кровь из ее правой, изуродованной, руки продолжала сочиться и ка­пать на землю. Время от времени тело эльфийки сотрясала сильная дрожь.

К великому огорчению Эрагона, маленькая пилка явно не справлялась. Несмотря на все усилия послушника, на толстой цепи появилась лишь крошечная зарубка. «Что за чары защищают эту цепь?» — думал Эрагон. Во всяком случае, этой жалкой пилке и этому неумелому парнишке с ними явно тягаться не под силу.

Послушник начинал сердиться; его, похоже, раздража­ли столь малые результаты его трудов. Он немного передо­хнул, вытер лоб и, нахмурившись, с новой силой принялся пилить. Локти его так и ходили, грудь вздымалась, рукава одеяния яростно хлопали.

«Неужели ты не понимаешь, что ничего не получит­ся? — думал Эрагон. — Попытайся лучше напильником. Или попробуй перепилить оковы у нее на ногах».

Но юноша продолжал пилить цепь.

Раздался резкий треск, и Эрагон увидел на верхушке темного яйца маленькую трещинку, которая быстро уве­личивалась. И вскоре уже целая сеть тонких, как волосок, трещинок тянулась от нее во все стороны.

Теперь начало раскачиваться и второе яйцо. Оттуда тоже стало доноситься ритмичное постукивание, кото­рое, сливаясь со звуками, доносившимися из первого яйца, едва не сводило Эрагона с ума.

Послушник побледнел, уронил пилку и попятился прочь, качая головой.

— Прости… прости. Слишком поздно… — Лицо его ис­казилось, и слезы покатились из глаз. — Простите меня…

Тревога Эрагона стала почти невыносимой, когда юно­ша выхватил из-за пазухи кинжал и тихо сказал, словно об­ращаясь к самому себе:

— Больше я ничего для вас сделать не могу. Больше ничего… — И он, шмыгнув носом, как ребенок, двинулся к Эрагону. — Так будет лучше.

Эрагон яростно дернулся в своих путах, пытаясь вы­тащить из наручников хотя бы одну руку, но в очередной раз лишь повредил кожу на запястьях. Снова на шею ему закапала кровь.

— Прости, — в очередной раз прошептал молодой чело­век и, остановившись перед Эрагоном, взмахнул кинжалом.

«Нет!» — мысленно вскрикнул Эрагон.

Осколок сверкающего аметиста вылетел из тунне­ля, приведшего Эрагона и Арью в этот зал, и вонзился юноше в затылок. Послушник рухнул прямо на Эрагона, и тот вздрогнул, когда острие кинжала скользнуло ему по ребрам. Затем послушник сполз на пол и то ли потерял со­знание, то ли умер.

А в темном зеве туннеля возникла маленькая прихра­мывающая фигурка. «Кто же это?» — Эрагон смотрел на нее во все глаза, но лишь когда незнакомец вышел на свет, понял наконец, что это не кто иной, как Солембум.

Чувство благодарности и облегчения охватило душу Эрагона.

Кот-оборотень был в своем человечьем обличье, одна­ко одежды на нем не было никакой, если не считать рва­ной набедренной повязки, точнее, куска ткани, оторванно­го, похоже, от одеяния того, кто на него напал. Жесткие черные волосы на голове у Солембума стояли дыбом, губы искажала хищная, совершенно звериная улыбка. Его руки были покрыты глубокими порезами, левое ухо, явно по­врежденное, свисало набок, а на черепе не хватало куска скальпа. В руке Солембум держал окровавленный нож.

И тут следом за ним из туннеля появилась травница Анжела.

Какой идиот! — провозгласила Анжела, поспешно подходя к краю мозаичного диска. Она была вся в крови — кровь сочилась из многочисленных порезов и ца­рапин, одежду тоже покрывали кровавые пятна, хотя Эра­гон и подозревал, что это не только ее кровь. Впрочем, в целом Анжела казалась практически невредимой. — Даже такой простой вещи сделать не сумел! Надо было всего-то сделать вот так! — И она взмахнула своим полупрозрач­ным мечом, с силой обрушив его рукоять на один из амети­стов, окружавших мозаичный диск. Кристалл разлетелся вдребезги со странным щелчком, ударила волна какой-то странной энергии, и исходивший из аметиста свет померк. Но остальные кристаллы продолжали светиться.

Не медля, Анжела перешла к следующему камню и раз­била его, затем еще один и так далее.

Никогда еще в жизни Эрагон не испытывал такой бла­годарности и не был так рад видеть травницу.

Впрочем, основное его внимание было приковано ко все расширявшимся трещинам на верхушке первого яйца. Раззак уже почти проклюнулся и, похоже, вполне это со­знавал, потому что пищал и колотил клювом с удвоенной энергией. Между кусками скорлупы виднелась толстая бе­лая внутренняя пленка, которую раззак уже продрал сво­им клювом.

«Какое жуткое чудовище! — думал Эрагон. — Скорей, Анжела, скорей!»

Кусок скорлупы размером с его ладонь со стуком упал на пол — точно тарелка из обожженной глины, — и юный раззак высунул из яйца голову, показывая свой отвратительный, покрытый наростами фиолетовый язык и издавая победоносные скрипы. С черепа его стекала какая-то слизь, зал наполнился мощным запахом плесени.

Эрагон снова забился в своих путах, но и эта попытка освободиться оказалась тщетной.

Раззак снова заверещал и попытался выбраться из раз­битого яйца. Ему удалось вытащить оттуда одну когтистую конечность, однако при этом он так раскачал яйцо, что свалил его с подставки. Яйцо упало набок, и по мозаично­му диску растеклась густая желтоватая жидкость. Жуткий детеныш некоторое время полежал в полном оцепенении от страха, потом повозился и с трудом встал на ноги, пока­чиваясь и явно чувствуя себя весьма неуверенно. При этом он отвратительно пощелкивал, как перевозбужденное на­секомое — видимо сам себя успокаивая.

Эрагон смотрел на него, исполненный ужаса и одно­временно любопытства.