Алла Белолипецкая - Орден Сталина

Но, конечно, так поступать она и не думала.

Анна ухватила стрелка за голову и надавила на его виски кончиками изящных пальцев. А затем начала соединять руки, как будто головы мужчины между ними не было вовсе. При этом Аннины пальцы не просто вжимались, а как бы вплавлялись в виски стрелка – точно его череп состоял из пластилина, размякшего в тепле. Мужчина закатил глаза и разинул рот – видимо собираясь завопить; но голосовые связки служить ему явно не желали.

Между тем пальцы Анны всё глубже погружались в его голову, так что скоро стало не видно ногтей, а затем полностью скрылись первые фаланги. Мужчина захрипел, и, казалось, его дыхание вот-вот остановится, но тут красавица резко раздвинула руки, выдергивая пальцы из головы сексота. На их месте осталось по пять глубоких впадин, однако они сразу затянулись, пропали – как пропадают борозды, оставленные ложкой на поверхности свежего меда.

Секунду или две мужчина сидел неподвижно, а затем стало ясно, почему Анна подошла к нему сзади: лубянского сексота вырвало – на траву и на собственные ботинки. Молодую женщину это ничуть не смутило.

– Сейчас ты забудешь всех, кого видел сегодня утром, – сказала она неудачливому стрелку. – И забудешь о том, что у тебя была винтовка. Ты отопрешь обезьянью клетку, зайдешь туда и ровно полтора часа пробудешь там.

– Как я узнаю время? – вяло поинтересовался стрелок; часы на его руке отсутствовали.

– Теперь ты всегда сможешь определять время без часов, – заверила его Анна. – Считай, что это небольшая компенсация за причиненные неудобства. Потом ты выйдешь из клетки и позвонишь на Лубянку. Скажешь, что возле медвежьего вольера ты обнаружил мертвое тело капитана госбезопасности Стебелькова. Как тело там оказалось – ты понятия не имеешь.

С этими словами красавица развернулась и пошла – почти побежала – к вольеру с белыми медведями.

Анна выбралась из кабины больничного автомобиля и, махнув рукой своему любовнику, зашагала по Большой Грузинской улице, в это время пустынной. Часы на Аннином запястье показывали половину седьмого.

Отъезжая, Николай оглянулся – и еще раз посмотрел на Анну. Что-то ему не понравилось: в линиях ее спины, в том, как теребила она новую сапфировую сережку. Но уже не было времени на то, чтобы останавливаться и выходить из машины: в больнице Семашко вот-вот должен был начаться утренний обход, и пациента Кедрова следовало вернуть в палату. «Поговорю с ней позже, когда вернусь», – решил Скрябин и поехал к Лосиному Острову.

Между тем Анна быстро дошла до Красной Пресни, но далее устремилась не в сторону Садового кольца, а в противоположном направлении. Она не останавливалась, не замедляла шага до тех пор, пока не увидела телефонную будку.

Зайдя в неё, красавица сняла трубку с рычага и некоторое время просто стояла, подпирая ею подбородок – размышляла о чем-то, не набирая номер. В последний миг она чуть было вовсе не передумала звонить, потянулась уже вешать трубку – но рука ее замерла на полпути. А затем Анна стала крутить диск.

Несмотря на ранний час, на другом конце провода ответили тотчас.

– Это Пушкинская улица?.. – Анна назвала номера дома и квартиры, которые по странной случайности ровно на две цифры отличались от известного ей адреса на улице Герцена. – Ах, я ошиблась! Прошу меня извинить…

С этими словами красавица повесила трубку и вышла из будки.

Коля не стал загонять санитарную машину в гараж – еще, чего доброго, его бы засекли за этим занятием, – и припарковал ее в одной из аллей больничного парка.

– Всё, приехали, – сказал он Мише.

Тот кое-как поднялся с носилок, но когда вылезал из кареты , чуть было не рухнул носом в землю, ступив на простреленную ногу. Скрябин успел поддержать друга, но тот, хоть и не упал, всё-таки болезненно вскрикнул.

– Что? – Коля встревоженно нахмурился.

– Ожог на щеке. – Кедров поморщился. – Ты его задел нечаянно.

Даже не думая, что он делает, Скрябин глянул на лицо друга – и увидел разорвавшийся волдырь ожога.

– Ничего, – сказал Николай, – в больнице тебе его обработают. Скажешь – выходил покурить и обжегся спичкой.

– Я же не курю… – Миша почти рассмеялся.

И только тут Скрябин осознал: вид ожога не заставил его задыхаться, не вызвал потемнения в глазах, не привел в состояние ступора. Николай среагировал на него не больше, чем на любую другую легкую рану, какую мог бы увидеть. Его фобия бесследно прошла.

Как раз тогда, когда он уразумел это, дверь в маленькую квартирку на улице Герцена беззвучно приоткрылась, и Анна от неожиданности чуть не выронила свежевымытую тарелку, которую она вытирала полотенцем. Невесть откуда перед ней возникла посетительница.

26 июля 1935 года. Суббота.

7 сентября 1935 года. Воскресенье

Они расстались не больше трех часов назад, но Коле не терпелось увидеть Анну: рассказать о своем счастливом открытии и, главное, поговорить с ней о событиях в зоопарке. Он тихонько постучал в дверь квартиры на улице Герцена и прислушался: изнутри не доносилось ни звука. «Может, она прилегла отдохнуть и задремала?» – подумал Николай и постучал еще разок: чуть громче. Снова – без всякого толку.

Скрябин поднял руку и пошарил за косяком над дверью: там находился ключ от квартиры в его первый приход сюда. Анна не знала про этот простенький тайник, но о нем даже ребенок догадался бы. И точно: ключ был там.

«Наверное, ей понадобилось срочно уйти…» – подумал Коля, отпер дверь и вошел в прихожую.

Тусклая лампочка горела, явно оставленная для него. Горел свет и в единственной комнате, где лампа, установленная в центре обеденного стола, желтоватым полукругом выделяла два предмета: свернутый листок бумаги и на нем – бархатную коробочку для ювелирных украшений.

Николай так и застыл на пороге комнаты, глядя не на листок – на коробку. Минуты две он не мог тронуться с места, но потом всё-таки шагнул к столу и взял коробочку – опасливо, словно в ней была небольшая бомба. «Внутри лежат сережки…» – подумал Коля, отщелкнул крышечку и действительно увидел их: два фиолетово-золотых бутона вереска. Целое мгновение понадобилось ему, чтобы осознать: коробка пуста, в ней ничего нет. Где бы ни находилась теперь Анна, Колин подарок оставался при ней.

От чувства облегчения у Николая сделались ватными ноги, и он с размаху плюхнулся на жесткий стул, выдвинутый из-под стола – словно специально для него. Стул, конечно, выдвинула сама Анна – когда писала свою записку: ту, для которой служила пресс-папье коробочка из-под сережек. Скрябин – абсолютно уверившийся в том, что дурные предчувствия обманули его, – развернул лист бумаги без малейшего трепета.