Алла Белолипецкая - Орден Сталина

Скрябин подтянулся на стальной крупноячеистой сетке, ограждавшей вольер, и полез наверх. От медвежьего пруда на него явственно пахнуло слегка протухшей рыбой.

Анна ринулась к вольеру, держа пистолет дулом вверх.

Миша только глядел на всё это, не в силах сдвинуться с места.

Николай, едва оказался с противоположной стороны решетки, схватил Настю за плечи и потянул на себя. Медведица зарычала и взмахнула широченной лапой, едва не задев когтями Колино лицо: расставаться с добычей она явно не собиралась.

Тут же раздалось несколько выстрелов подряд: Анна начала палить в воздух. Хищница чуть отступила – но перед тем успела оторвать от своей добычи самый крупный кусок.

– Держи меня за шею! – велел Коля своей бывшей няньке, и та сумела повиснуть на нем – наподобие туристического рюкзака, только окровавленного и разодранного.

С Настей за спиной Коля кое-как вскарабкался на ограждение вольера и тяжело упал на асфальт с противоположной стороны. Настя что-то говорила при этом, и Кедров – не понимавший сути происходящего – решил, что ему только чудится представшая перед ним картина. Такого просто не могло быть.

Но тут Николай приподнялся с земли, встал на одно колено, и Миша удостоверился в том, что глаза его не обманывают. Он среагировал немедленно и самым естественным образом: согнулся пополам, и его вырвало прямо на асфальтовую дорожку.

Скрябин вытащил из вольера то, что смог. Медведица оставила себе то, что захотела. В итоге на асфальте теперь лежал обрубок: с двумя руками, с головой, и – с волочащимися фрагментами кишечника там, где должна была находиться нижняя половина тела. И этот обрубок видел, что с ним случилось, мог разговаривать и даже передвигаться. А в вольере ноги девушки, отделенные от тела, но не съеденные окончательно, всё еще дергались, словно и теперь пытались убежать. Колиного друга стало рвать вторично, и рвало до тех пор, пока из него не начала исторгаться одна только желчь.

Настя отчетливо проговорила, обращаясь к Николаю:

– Не смей бросать меня вот так!

От ее тела осталась ровно половина, изодранные внутренности свернулись мокрым клубком в том месте, где заканчивался подол ее блузки, и при этом она совсем, совсем не выглядела мертвой.

– Я не брошу тебя, обязательно что-нибудь придумаю, – пообещал Коля, но в голосе его не было обычной уверенности.

И тут кое-что случилось. Медведица решила, по-видимому, не доедать ноги своей жертвы и взялась за более лакомый кусок – нижнюю часть туловища, оторванную в последнюю очередь. Хищница вспорола когтями Настину брюшную полость, но – вместо крови и чего-нибудь уж совсем мерзкого наружу стало выходить другое . Теперь уже все трое: Николай, Миша, Анна – не могли поверить ни своему зрению, ни обонянию: из разодранного Настиного кишечника выпадали на землю свежие цветы – точнее, лепестки и бутоны, распространившие вокруг почти оранжерейное благоухание.

Медведица несколько раз фыркнула, мотнула головой, а потом развернулась и потрусила к своему водоему.

Анна произнесла одно-единственное слово – почему-то по-английски:

– Deinstallation …

И за несколько мгновений всё закончилось. Только что за оградой лежали части человеческого тела, почти обыкновенные на вид, разве что слишком уж малокровные. Но, едва только последний цветок – желтая головка одуванчика, выпал на землю, как случилась метаморфоза: фрагменты Настиного тела в один миг почернели, съежились, а затем опали на землю и рассыпались в прах. Поразительно, но так же быстро истлели Настины туфли, которые остались в вольере: даже подошв от них не осталось.

– Коля! – раздался отчаянный вскрик Насти – той ее половины, которую удалось вытащить из вольера.

Больше девушка ничего не смогла произнести, только потянулась к своему бывшему воспитаннику – и тот, склонившись к ней, сжал ее пальцы, ставшие вдруг мягкими, как перезрелые сливы. Изменения – правда, не такие быстрые, – происходили теперь и с этой половиной Настиного тела. То, что осталось от него, теряло очертания – и одновременно делалось каким-то мокрым , словно его окунули в ванну с водой.

Скрябин понял, что сейчас произойдет, но не выпустил Настиной руки. У него стало темнеть в глазах, но он только встряхнул несколько раз головой, отгоняя дурноту; а на теле его бывшей няньки выступали бесчисленные волдыри ожогов.

– Прости, что не спас тебя тогда, – прошептал Николай.

Настя ничего не ответила. Да и как могла она ответить, если лицо ее уже превращалось в подобие перестоявшего теста? Однако в глазах девушки еще некоторое время сохранялось осмысленное выражение, и Коля мысленно взмолился о том, чтобы она успела его услышать.

Он всё еще сжимал разжижавшиеся пальцы Насти, когда ее тело стало проваливаться внутрь, как раздавленный замок из песка, и рассыпаться. Через пару мгновений осталось только пятно сырости на Колиной руке да такое же пятно на асфальте, а поверх него – горка сероватой пыли. Это не был человеческий прах, это не были остатки одежды – это был только влажный комковатый порошок. Да и его почти сразу раскидало ветром по дорожке зоопарка.

Обряд, совершенный много лет назад Вероникой Хантингтон, утратил свою силу.

Карета «Скорой помощи» по-прежнему стояла на Большой Грузинской улице, и теперешнему ее пассажиру помощь и впрямь была необходима. Мишу кое-как отпоили дистиллированной водой, и теперь он, бледный до зелени, лежал на носилках в задней части автомобиля.

Анна и Николай сидели в кабине, и ни один из них не решался заговорить.

– Что будем делать? – спросила, наконец, красавица.

– Я отвезу Мишку в больницу, – сказал Коля, – а потом схожу домой, переоденусь и вернусь на улицу Герцена. Мы многое должны обсудить. Но сначала надо сделать так, чтобы тот стрелок не смог дать твоего описания сотрудникам «органов». Сходи, угости его папиросой и дай ему мысленный посыл: чтоб он забыл не только тебя, но и Стебелькова, словно никогда его и не знал.

С этими словами Коля вытащил пачку «Беломора» и протянул одну папиросу Анне. Видя, что та колеблется, он понял это неправильно, заверил ее:

– Не бойся, тебе не взбредет в голову кончать собой!

Красавица взяла «беломорину» и осторожно опустила в карман. Уж конечно, нести ее стебельковскому порученцу Анна не собиралась: никакой необходимости в этом не было. Лубянский сексот действительно сидел сейчас в обезьяньей клетке – Анна сказала чистую правду. Но сидел он там с выражением прострации на лице.

Перед помещением стрелка в клетку красавица кое-что предприняла в отношении него. Когда служитель зоопарка под дулом «Вальтера» отдал ей свою винтовку и по ее приказу уселся на землю, Анна подошла к нему сзади и поднесла к его голове раскрытые ладони – словно для того, чтобы игриво прикрыть ему глаза и произнести: «А ну, угадай, кто это!..»