Виталий Дубовский - Дожить до рассвета

— В деревню медведичей мой путь лежал. К старейшине Белославу.

Старый медведич удивленно моргнул, подслеповато вглядываясь в лицо путника. Да вроде не знакомы они.

— Ну, я Белослав. — Старейшина махнул рукой, боязливо спускаясь по шаткой деревянной лестнице. — Проходи, коли пришел, гостем будешь.

Ворота со скрипом отворились, впуская усталого путника. Войдя в деревню, старик с любопытством огляделся по сторонам. Десятки изб тесно жались друг к дружке, горестно выставив напоказ забитые досками накрест двери.

— Что, Белослав, — спросил странник, оглядывая пустые дворы, — тяжело нынче живется? Гляжу, опустела твоя деревня.

Старейшина горестно кивнул в ответ, приглашая гостя пройти в дом.

— Не сладко живем, дорогой гостюшка. Прости, имени твоего не знаю.

Путник остановился в пороге, задумчиво взглянув на старейшину.

— Стар я уже, Белослав. Уж и имя свое истинное позабыл. Потому зови меня Вестуном. — Путник переступил порог избы, приветливо склонившись в поклоне перед хозяйкой дома. — Здрава будь, хозяйка Любава. Благодать твоему дому.

Любава удивленно обернулась к двери, разглядывая незнакомого гостя.

— И вам поздорову, мил-человек. Что-то не припомню я вас.

Белослав вошел в избу вслед за Вестуном и гостеприимно произнес:

— Присядь на лавку, мил-человек, отдохни с дороги. В ногах правды нет. — Откашлявшись в кулак, старейшина подозрительно спросил: — А откуда тебе имя жены моей ведомо?

Вестун лишь улыбнулся, присаживаясь на лавку и вытягивая утомленные дальней дорогой ноги.

— Не хмурься, Белослав, нет у меня лихих помыслов. Просто о хороших людях слава далеко разносится. Можно ли водицы испить, хозяюшка? — Спросил странник, оглядывая избу и удовлетворенно кивая головой. — Сразу видна женская рука. В чистоте дом содержите.

Старейшина удовлетворенно кивнул, присаживаясь к столу напротив гостя, и улыбнулся жене.

— Любавушка. Накрой на стол, что там со вчерашнего осталось.

Хозяйка грустно вздохнула, молчаливо кивнув в ответ, и принялась греметь чугунками, собирая на стол нехитрую снедь. У глаз Вестуна залегли веселые морщинки, и он произнес, обращаясь к Белославу:

— Спасибо за гостеприимство, хозяин. Не утруждай хозяйку стряпней, не голоден я. — Гость взял в руки черпак с водой, услужливо поднесенный Любавой, и с наслаждением утолил жажду, благодарно прошептав: — Хороша водица! Молоко у коровы твоей, должно быть, сладкое.

Белослав отвел взгляд, горько усмехнувшись:

— Померла наша корова. Год назад, вместе с теленочком. — Старик стиснул свой жилистый кулак, гневно стукнув им по столу. — Не того знахаря я в хлев пустил! Да и вообще, в жизнь нашу…

Вестун понимающе кивнул, словно ему была известна грустная история из жизни медведичей.

— И кто нынче в деревне остался?

— Детишки да старики, — прошептал Белослав, тут же цыкнув на разрыдавшуюся Любаву: — Не реви, баба! Дождь накличешь.

Любава утерла платком слезы, складывая ладони у груди:

— Как же тут не плакать? Живы ли ребятки наши? От Малюты ни одной весточки. Ярослав…

Белослав вновь стукнул кулаком по столу, уверенно произнеся:

— Живы! Сердцем чувствую — живы. — Он встал из-за стола, обнимая Любаву за плечи и крепко прижимая ее к себе. — Не плачь, мать, скоро закончится это безумие, и вернутся наши дети домой. Правитель уж наведет порядок.

Любава еще громче разрыдалась, напрочь забыв о присутствии гостя:

— А как же Ярослав?! Не по своей ведь воле…

Вестун тихо поднялся из-за стола, направившись к выходу. Задержавшись на пороге, он обернулся к хозяевам:

— Не горюйте о детях своих. Бывает, и братья в битве сходятся. Когда один с пути сбился, другой его вразумить должен. И пока на истинный путь не наставит, не отступится. Иначе какой же он брат?

Вестун вышел из избы, сопровождаемый удивленными взглядами хозяев. Подобрав свой посох, оставленный у порога, он неторопливо направился к воротам. Белослав выбежал из избы, с удивлением окликнув странного гостя:

— Откуда знаешь, что по разные стороны встали сыновья мои? — Белослав затаил дыхание, ожидая ответа. — Не молчи, Вестун! Что слышал ты о детях моих?

Старец остановился у ворот, задумчиво обернувшись к старейшине рода медведичей.

— Не горюй, Белослав, все по Прави разрешится. — Вестун печально улыбнулся, покачав головой. — Смешно. Чужую беду рукой разведу, лишь своей помочь не могу.

Он легонько коснулся тяжелых ворот, и они тут же осели в петлях, выравниваясь. Белослав удивленно охнул, видя такое чудо, и вскинул бровь, задавая немой вопрос. Странник молчаливо кивнул ему, с силой вгоняя в землю свой дубовый посох.

— Как сто лет этому дубу исполнится, так все на лад в мире и пойдет. А твоя деревня, Белослав, уже с сего дня горя ведать не будет. Скоро путник к вам явится, Калачом кличут. Пусть остается — здесь судьба его. Вон в той избе славная девчушка подрастает. — Вестун взмахнул рукой, указывая на один из домов. Затем, нежно прикоснувшись пальцами к вонзенному в землю посоху, он добавил: — Калачу тому передай, пусть поливает мой дуб до самой своей старости. Пора ему насельником стать, так и передай.

Вестун быстро зашагал прочь, оставив изумленного Белослава в одиночестве. Две крупные слезы скатились по щекам старика, когда на порог вышла Любава. Взглянув на плачущего мужа, она всплеснула руками, воскликнув:

— Ты чего, отец?! Не смотри ты на меня, бабу дурную! У меня вечно глаза на мокром месте. Сам ведь говоришь — живы будут.

Белослав лишь отмахнулся от нее, указывая на посох, вонзенный старцем в землю у ворот. Из безжизненной палицы прямо на глазах появились молодые ветви побега, стремительно распускающие зеленые листья.

— Гляди, Любава? В один миг корни пустил! — Белослав обернулся к жене, хватая ее за плечи. — Знаешь ли ты, баба глупая, кого ты водой поила?!

Любава испуганно попятилась, глядя на мужа, будто на полоумного. Глаза старейшины радостно сверкали, словно новая жизнь вспыхнула в его затухающей груди. Хватая жену за плечи и заключая ее в объятия, Белослав пояснил:

— Это был Белобог. Я говорил с Богом… — Слезы радости вновь потекли по его щекам, и он негромко повторил грустные слова Вестуна: «Чужую беду рукой разведу, лишь своей помочь не могу». Это ж он о своем брате горюет — о Чернобоге!

…Морока неторопливо шла лесной тропой, грустно глядя себе под ноги и тихо разговаривая сама с собой.

— Вот так, подруги. Если бы не Беспута, горела бы я синим пламенем. Эх, Лиходей, за что ж ты так со мной обошелся? Я ведь никогда вас не предавала. Только теперь не пойду я к вам, потому как тошно мне на душе. — Колдунья всхлипнула, остановившись у ближайшей березы и прижимаясь к ней лбом. — Березушка, милая моя, забери печаль мою. Забери мои горькие мысли.