Олег Яковлев - Там, где фальшивые лица

С тех пор прошло двадцать лет, она никого так и не полюбила, более того, леди понимала, что до сих пор любит только Кларенса, и ненавидела себя за это… В последнее время она видела его лишь изредка, краем глаза, в те дни, когда приезжала на балы или сопровождала Ее Величество Беатрис. Растрепанный, нечесаный, грязный… он был таким же, как в день их первой встречи… Он всегда следил за нею в те редкие моменты, когда бывал в Гортене. Большую же часть времени кузен короля пропадал неизвестно где.

Однажды она наткнулась на него в коридоре дворца. Он не давал ей пройти, не отпускал ее… пытался с ней поговорить… пытался что-то сказать. Но в его глазах она отчетливо углядела отпечаток тьмы, злости и гнева. Она поняла, что он на самом деле стал некромантом. Она никому не говорила об этом, просто знала.

Клэр снился ей, и она просыпалась вся в слезах, но ничего с этим не могла поделать. Всю свою жизнь она любила этого мерзавца… Подчас ловила себя на том, какой романтический образ присваивает этому слову… «некромант». Ночной странник, облаченный в струящийся за ним по земле черный плащ, лунный свет на волосах и страстный отблеск в глубоких глазах, скрытых тьмой… Нет!

Леди сжала кулачки. Она стояла перед витражным окном и смотрела на грозу, беснующуюся на улице. По оконному стеклу ползли капли дождя, ее собственное отражение плакало вместе с ливнем: теперь она будет вынуждена выйти замуж за этого Кевина Нейлинга, баронета Фолкастлского, богатого и злого соседа, который явится на рассвете «с визитом». Отец готовит замок для встречи гостя и сватов. Видно, что и он боится. Действительно, что он может? Нет у нее защитника… а брат остался в Гортене, и вражеские интриги не позволяют ему вернуться домой. Боги, дайте ему выжить! Боги, дайте ему выжить! Боги…

Какое-то шевеление за спиной отвлекло леди от грозы и невеселых мыслей. Она обернулась и застыла, пораженная.

В самом центре зала, раскинув руки в стороны, лежал человек. Кто он? Откуда взялся? Ведь всего минуту назад она была здесь совершенно одна!

Женщина бросилась к незваному гостю. Человек лежал на спине, из его бока торчал ржавый меч, а кровь растекалась под ним большой лужей.

Леди Агрейна склонилась над раненым, убрала с лица слипшиеся с кровью полуседые волосы. На нее смотрели затухающие серые глаза, а лицо было исполосовано незаживающими порезами. Она зажала себе рот ладонью, чтобы не закричать…

За ее спиной на карниз окна сел большой черный ворон. Он глядел сквозь стекло на то, что происходит в зале, и его вертикальные желтые зрачки начали стремительно наполняться кровью. Крючок, закрывающий окно, медленно пополз вверх, окна со звоном отворились, и птица с громким карканьем влетела в зал.

5 сентября 652 года. Предместья Гортена. Ристалищное поле.

Герольд поднял голову и взглянул вверх. Такое небо в народе прозывали вороньим – казалось, что весь лазурный свод затянуло крыльями черных птиц, отчего на душе становилось непередаваемо тяжко. Тучи хмурились, все более наливаясь злобой и чернотой. Всадник увидел бледные молнии, разрезающие облака на востоке, на короткий миг показалось, будто бы плотный полог туч весь разом содрогнулся и подернулся рябью. На шлем упала капля дождя, она скатилась по тонкому гравированному краю забрала и соскользнула в прорезь – небо слезилось, грозя вот-вот разразиться безутешными рыданиями. На влажной земле вода постепенно собиралась в неглубокие лужи, а ветер бросал в грязь чуть тронутые желтизной листья, безжалостно срывая их с ветвей деревьев перелеска за восточной границей турнирного поля.

Несмотря на наступившее утро, темнота не слишком-то торопилась уползать, поэтому на ристалище зажгли фонари.

Герольд восседал на белоснежном коне в самом центре арены. Здесь на десять футов в высоту возвышалась древняя статуя Хранна; некогда белый мрамор пожелтел от старости и кое-где порос мхом. Вот уже несколько веков бог-покровитель из-под своего глухого шлема наблюдал за тем, как люди на этом поле скрещивают мечи и копья ради славы и почестей. Постамент изваяния Великого Мечника был обвит длинными переплетающимися стеблями, словно колючей паутиной, – это пышный куст багряных роз разросся прямо у его основания и тянулся вверх, к широкому поясу, груди, плечам. Красивые бархатные бутоны, будто пятна крови или зияющие раны, усеивали руки бога, его могучий торс и даже щит, что он держал в руке. Никто и никогда не посмел срезать хотя бы один крохотный цветок с этого куста – все знали, что дерзкого наглеца, который осмелится на подобное святотатство, ждет неминуемая кара: сотни воронов, посланников Хранна, тотчас спустятся к нему из поднебесья и разорвут его в клочья.

Но турнирный глашатай и не собирался совершать что-либо подобное – он был здесь по другой причине. Всадник положил закованную в сталь ладонь на каменный клинок божественного меча, опущенного острием в землю и также перевитого темно-зелеными шипастыми лозами.

– Хранн Всеблагой, – раздался приглушенный голос из-под забрала, к традиционной мольбе герольда присоединилась и дрожь в голосе: холод утра пронизывал воина насквозь, и доспехи все более начинали походить на промерзлую клетку – не спасала даже ватная стеганка, – прошу, благослови сей ежегодный турнир при Нелинже, даруй рыцарям твердость руки и зоркость глаза. Коль суждено им пасть, дай благородным сердцам взойти на острие копья, а недостойным и малодушным присуди быть растоптанными конскими копытами.

Холодный пронзительный ветер шелестел одеждами герольда, что представляли собой длинный плащ с узором из черных и белых ромбов; на такой же шахматной накидке на груди было нашито алое рдеющее сердце. Турнирное одеяние традиционно имело особое значение: белые и черные цвета, скрещивающиеся на плаще, сравнивались с жизнью и смертью, которые преодолевает горячее алое сердце – сердце рыцаря. Плечи всадника обременяла золотая цепь – символ того, что сей человек скован нерушимыми обетами и клятвами. В ножнах на перевязи покоился меч, а в руке герольд сжимал длинный серебряный жезл.

– Благодарю тебя, Хранн Всеблагой, за то, что согласен ты стать искренним судиею на этом славном ристалище, дабы не позволить пасть правому, поразив своим мечом неправого.

Герольд приложил сжатый кулак к сердцу, повернул коня и направил его к западному краю арены. Копыта месили влажный песок, а скакун рысью нес всадника все ближе к месту, где возвышались галереи почетного помоста для богатых и влиятельных вельмож, увешанные разноцветными драпировками и геральдическими щитами – именно там сейчас собрался весь гортенский двор. Это средоточие роскоши должно было пестреть и искриться буквально всем: красивыми коврами, шитыми подушками и магическими огнями разных цветов, но в осеннем утреннем мраке и серости оно смотрелось странным образом угрюмо и тоскливо. Даже струнный перебор лютен и арф казался каким-то неуместным для праздника, трагичным и рвущим душу.