Алекс фон Готт - Белый Дозор

— Но как же тогда г-гравитация? Ведь черная д-дыра засасывает в себя всё, вплоть до частиц с-света?! — вскричал Алексей, который от волнения даже стал заикаться, чего с ним не случалось со школьных лет.

— В условиях космоса — да, но не в условиях земного тяготения. А теперь представь себе точку в пространстве, в которой определенным образом пересекаются все три существующих мира. — Вышата сейчас походил не на друида и кудесника, а на профессора астрофизики. — Представил?

— Приблизительно… Это как три треугольника, соприкасающиеся в одной точке? Что-то вроде, гм… знака радиации?

— Не совсем так. Вернее, совсем не так. Как три окружности, каждая из которых соприкасается с другой, а в центре тогда получается нечто вроде вогнутого треугольника.

— Так, понятно. А что за три мира?

— Выражаясь понятным тебе языком: Ад, Рай и мир, в котором живешь ты. Мы издревле называем Ад — Навью, которая, кстати, чуть не поглотила тебя, Ирием называем Рай, а явный мир, тот, из которого мы только что вернулись, называется у нас Явью. Посмотри вокруг, вспомни всё, что с тобой произошло, и ответь мне, ты сомневаешься, что всё обстоит именно так?

— Нет, — ответил Лёша, — с моей стороны было бы глупо сомневаться в очевидном. Вы хотите сказать, что этот вогнутый треугольник — не просто схематическая фигура? Что он где-то присутствует, так сказать, физически?

— Как думаешь, где ты сейчас находишься?

— Я уже и сам не понимаю, — честно признался Лёша. — Хотите сказать, что где-то внутри этого треугольника?

— Именно так, — утвердительно кивнул Вышата.

— Странно…

— Что странного?

— Треугольник этот… Я думал, что он где-нибудь в районе Бермудских островов…

— О нет! — воскликнул кудесник. — Воронка была там слишком давно. Там теперь совсем иное. Там нынче одни из Навьих врат, оставшиеся еще со времен Атлантиды, — злобное и коварное место, где всё, что имеет плотность, даже неживая материя, меняет свои свойства, а души людей развоплощаются безвозвратно. В Бермудском треугольнике хозяйничают низшие духи Нави, элементалы, и притом духи очень злобные, вызванные в свое время в этот мир магией атлантов. Всё это происходило на моих глазах, — тяжело вздохнул Вышата. — Не время и не место сейчас говорить об этом. А треугольник действительно здесь, и мы сейчас в нем, он довольно обширный, его площадь около миллиона квадратных километров. Его существование и есть доказательство существования так называемого четвертого измерения, ведь согласись, что теперь, когда каждый квадратный сантиметр Земли можно сфотографировать из космоса, укрыть территорию размером в две Франции было бы немыслимо.

— Средиземье, описанное Толкиеном и множеством других фантастов? — рассмеялся Лёша, с которым от всего услышанного сделалось что-то вроде истерики. — Так вот где живет сейчас Элвис Пресли, да? Ха-ха-ха!

Вышата терпеливо выждал, покуда его собеседник успокоится, и ответил. При этом васильковые глаза его полыхнули, словно две вспышки магниевого порошка. Лёша даже зажмурился от такой яркости.

— Фантасты — это люди, которые инстинктивно чувствуют то, что другим почувствовать не дано, мой милый Родимир. Если угодно, Средиземье и впрямь существует, и ты сейчас находишься на самой его границе, у врат перехода. Только название у нашей страны несколько иное, не такое, как в книге Толкиена.

— Как же она называется? — отдышавшись, спросил Лёша, которому было очень стыдно за проявленную несдержанность.

— Безврем е нье, — ответил Вышата. — Здесь не бывает лютой зимы, Родимир. Здесь всё иначе, всё гармонично, без резких переходов. Смотри во все глаза, ты никогда и нигде такого не увидишь. Идти нам еще сутки, так пусть это будут самые красивые сутки в твоей жизни. Смотри на мир Безврем е нья, и пусть душа твоя просыпается. Здесь для нее самое время сделать это.

— Но раз всё это серьезно, раз Средиземье — это Безврем е нье, то вы тогда… Гэндальф, что ли? И был Саурон, Исильдур, и было Кольцо, и хоббиты, и Роковая Гора и что, всё это… было?

— Да нет, конечно, — улыбнулся кудесник Вышата. — Если бы всё несчастье человечества заключалось в одном-единственном кольце, то, согласись, его и впрямь стоило бы отковать одному плохому парню, затем потерять его, чтобы потом хорошие парни расплавили его в потоках горящей лавы. Я беседовал с Толкиеном неединожды. Он был очень умен, этот британский профессор, но он был прежде всего гениальным писателем, а каждый писатель придумывает для своих героев свой собственный мир и населяет его всем, что взбредет в голову, хотя в случае с британцем я честно признаюсь: выдумал он не так уж много. Ему, как никому больше, было открыто подлинное знание. Ведь мы были друзьями, и я многое ему рассказал, кое-что он добавил от себя, вот и получилась эта замечательная книга.

— Вы про Гэндальфа мне не ответили. Вы были его прототипом? — Лёшины глаза жадно горели в преддверии ответа Вышаты, но тот лишь скромно пожал плечами и ничего не сказал…

Лес как-то сам собой закончился, остался позади, началась равнина. Аномальные чудеса всё продолжались, и касалось это, прежде всего, погоды и температуры воздуха. В это время в Якутии уже начинаются морозы, и притом нешуточные. «А ведь и тогда, — размышлял Лёша, полулежа в новом своем, удобном „паланкине“, — в месте падения самолета вместо хорошего мороза градусов под двадцать, да с метелью, да с ветром, шёл, кажется, не то дождь, не то дождь со снегом. Следовательно, было сколько? Ноль? Плюс один? Глобальное потепление добралось и сюда? Быть такого не может. Но стоп, секундочку, что же тогда получается? Выходит, что влияние этого мира, мира Безврем е нья, простирается и в наш мир? То есть возле границ черной дыры там, в некоем радиусе от нее, в моем мире, аномально тепло? Занятно, занятно…» Удовлетворив самого себя подобным объяснением, он с восхищением осматривал невероятную, прекрасную картину, открывшуюся ему. Здесь, над равниной, ярко светило солнце, висевшее высоко над линией горизонта, будто приклеенное к одному месту, настолько неторопливо оно поднималось. Так светит оно за Полярным кругом, где день длится полгода, но в этих широтах и представить себе такое невозможно! И всё же Лёша верил своим глазам: равнина была щедро покрыта словно сталактитами причудливой формы, но, присмотревшись, он увидел, что это подернутые инеем… цветы! Да, да! Хрупкие, ломкие, они рассыпались под ногами ратников с хрустальным, нежным звоном. Восхитительно пахло морозным утром, и вскоре этот запах сменился на более густой, насыщенный запах луговой флоры. Изменилась и картина вокруг. Повсюду, куда только хватало дотянуться взгляду, простиралась зеленая, сочная трава, и отряд брел по колено в ней. Ветер доносил запахи смолы и меда. Впереди далекими, призрачными волнами синели горы.