Цвет Надежды

Его встретили молчанием и встревоженными взглядами. Крэбб убрал ноги, давая ему дорогу, Блез подвинулась на диване, уступая место.

Драко сел, пристроив сложенный плед на подлокотник. Обвел взглядом всю компанию. Невиданное дело: Пэнси явно плакала, Блез, похоже, тоже. Гойл и тот как-то подозрительно шмыгал носом. Драко посмотрел в огонь. Он не хотел сейчас компании, но был благодарен им за участие. В такие моменты создавалась иллюзия того, что он не один.

Крэбб нагнулся и извлек из-за кресла бутылку. Видимо, какая-то настойка. Пэнси наколдовала стаканы. Они получились безобразные: из толстого стекла, не подходящие по этикету ни под один напиток. Разве что под воду и то… Девушка виновато пожала плечами и направила палочку на поднос, желая исправить…

— Оставь, — голос Драко прозвучал непривычно хрипло.

Пэнси моргнула, как-то засуетилась, поправляя волосы, ворот свитера… Она не хотела, чтобы он видел слезы.

Крэбб наполнил стаканы густо-красной жидкостью, и поднос поплыл по кругу. Драко взял свой стакан и посмотрел на напиток, по цвету напоминающий кровь.

Они молча выпили обжигающую жидкость, девчонки закашлялись. Это повторялось в четвертый раз за последние два года. Сначала мать Нотта, потом бабушка Гойла, дядя Милисенты и вот теперь… В первый раз эта последняя дань была спонтанной. А потом по молчаливой традиции они вот так собирались, глотали обжигающую жидкость вперемешку с болью и слезами. В этом жутковатом действе они не делили погибших на виноватых и несправедливо убиенных, на сторонников темных или светлых сил. Они просто отдавали дань уважения знакомым и близким.

Драко посмотрел на свой пустой стакан. Пэнси сегодня в ударе, а ведь была лучшей по домоводству. Он размахнулся и закинул стакан в камин. Раздалось шипение — капли вина вылились на раскаленные дрова, и тут же хлопок — толстое стекло треснуло. Вслед за его стаканом туда последовали остальные. Странный жест. В нем не было смысла, ведь волшебное стекло исчезнет само через какое-то время, но они так делали всегда. Все эти четыре раза… и сколько еще придется сделать?

Драко смотрел на треснувшее и потемневшее стекло. Внезапно в голову пришла странная ассоциация — его душа, как это стекло. Почернела от горя и треснула, но ведь не разбилась. Хотя казалось, что непременно должна. Но он жив, несмотря ни на что. Через несколько минут мутное стекло исчезнет, оставив огню лишь раскаленные угли. Как когда-нибудь исчезнет и он.

Драко встал с дивана. Блез сжала его руку. Он повернулся. Заплаканное личико, вопрос в глазах. Он чуть покачал головой. Нет. Он не выдержит сейчас этих сочувствующих взглядов. Просто не сможет.

— Спасибо, — тихо сказал он, не обращаясь ни к кому конкретно.

Подхватил теплый плед в нелепых рыжих котятах и направился к себе.

Его провожали немой тишиной. Тишина царила в гостиной еще несколько минут, а потом раздались негромкие голоса. Сначала надтреснутые и словно разбитые, как это стекло, а потом в них появилась жизнь, улыбки, смех. Семикурсники факультета Слизерин вспоминали. Вспоминали неунывающую женщину по имени Мариса. Ни один из них не возвращался ни в разговоре, ни даже в мыслях к публикации в газете, к черно-белым руинам дома, в котором они не раз бывали. Воспоминания были светлыми, будто ничего плохого не случилось. Каждому было что сказать.

Она была доброй, веселой, смешной. С ней было легко. А главное, в ее доме можно было вести себя так, как захочешь. Максимум, что можно было услышать:

— Если кто-нибудь что-нибудь сделает с моей коллекцией игрушек…

Далее следовал такой шутливо-угрожающий взгляд, что на коллекцию не хотелось даже дышать, хотя она была довольно занятная. Мариса Делоре, живя в одиночестве долгие годы, собирала старые, никому ненужные игрушки, возвращая в их набитые опилками или пухом тела жизнь. Глазки-бусинки оживали, а на фарфоровых лицах появлялись улыбки. В ее коллекции все игрушки были счастливы. Все, кроме небольшого плюшевого мишки, который очень грустно свесил голову на плечо. Как-то Блез спросила: «Почему ты не добавишь набивку? Ее явно не хватает». На что хозяйка с легкой улыбкой ответила: «С набивкой все в порядке. Он просто грустит». Ответила так же, как и двадцать лет назад. Но Блез, конечно же, этого не знала, а посему прекратила расспросы. Тем более, развлечений в доме и так хватало. Мальчишки носились на метлах по небольшому квиддичному полю, ловили рыбу в старом пруду, затянутом ряской. А то просто катались на лошадях по окрестностям.

Блез училась делать макияж и составлять композиции из цветов. Пэнси в свое время практиковалась в домоводстве. Был у нее такой странный для отпрыска старинного рода интерес. Понятное дело, дома бы она экзотично смотрелась среди домовых эльфов на огромной кухне. А у Марисы это не вызывало недоумения. Под грохот падающей посуды и негромкие причитания эльфов, норовивших все подхватить и хоть чем-то помочь, Пэнси Паркинсон добивалась завидных результатов. Даже обычно прихотливый в еде Драко не смог отличить ее стряпню от стряпни тех, кто занимался этим всю жизнь. У Марисы Делоре не было своих детей, но ее дом всегда был открыт для непутевых и несчастливых отпрысков древних колдовских фамилий. Мариса незаметно пыталась подарить им частичку детства, то, что они растеряли в старинных стенах собственных поместий. Поэтому каждому было что вспомнить и что сказать.

Долго еще в гостиной Слизерина звучали негромкие голоса, частенько рассказы прерывались смехом. Но ни в одном из них не прозвучало слово «была». В него пока не верилось. Как отчаянно не верилось в колдографии в газетах и некрологи на последних страницах. Их не хотелось замечать. Может, тогда они окажутся неправдой?

Драко Малфой сидел на своей постели и смотрел в противоположную стену. Так он провел больше часа, решительно не давая волю желанию достать стопку колдографий, присланных матерью. Он не мог сейчас спокойно на них смотреть. В душе было пусто и страшно. Страшно за Нарциссу, страшно от собственной беспомощности и от того, что его кошмар становится реальностью.

«А ты не думал, что это заклятие?»

Юноша помотал головой. Он не хотел думать. Он хотел, чтобы вернулось вчера, когда он получил письмо от Марисы и вот-вот собирался на него ответить. На письмо, написанное за несколько часов до гибели. Но вчера он еще этого не знал. И как же хорошо было вчера.

Юноша обхватил колени руками, уткнулся в них подбородком. Почему он не может заплакать? Ведь он один, никто не увидит. Может, станет легче? Но что-то держало. Возможно, мысль, что слезы что-то в нем сломают, и он станет слабым и беспомощным. А еще, оплакать Марису — значило признать ее смерть. Пока он не готов. Взгляд упал на плед, лежавший на краю кровати.