Цвет Надежды

Почему Северус не называл вещи своими именами? Почему первую любовь упорно нарекал юношеской привязанностью, а возможность последней встречи — глупой попыткой надышаться напоследок? Потому что часто вспоминал Рождественский бал на своем шестом курсе. То, как передавал Лили записку Нарциссы. Удивление в зеленых глазах, «Северус» ее звонким голосом и то, как она танцевала с Поттером, и то, как поправляла воротник мантии Блэка… Им тогда было весело и радостно, а Северус готов был головой стучаться о стену, потому что у него не было этой самой попытки надышаться. Была болезненная любовь, надрывная, горькая. И не было возможности сказать, прикоснуться. А еще была Нарцисса, у которой хватило духу на тот дурацкий шаг. И как бы Северус ни возмущался, что бы ей ни говорил, он восхищался безрассудной смелостью этой девочки. Да, он ненавидел человека, к чьим ногам Нарцисса бросила свою жизнь в тот вечер, не желал признавать его достойным. Но сам втайне знал, что ради подобного стоит жить. Чтобы кто-то вот так… А уж если этот кто-то самый нужный, самый любимый…

Северус Снейп скользнул взглядом по смеющейся Пэнси Паркинсон, кружащейся в танце с шестикурсником Когтеврана. На лице улыбка, а в глазах… И ведь еще только начало вечера.

Северус отпил из своего кубка. Среди радости и веселья, наполнявшего души десятков людей, под этими сводами, будто темно-серые вихри, кружились боль и отчаяние. Отчаявшихся было гораздо меньше, чем счастливых, но почему-то их Северус чувствовал ярче остальных. Словно густые грязные мазки на разноцветном холсте. Их мало, но именно за них невольно цепляешься взглядом.

Северус Снейп определенно не любил предрождественский вечер.

Гарри чуть пожал плечами на какой-то вопрос Кэти, улыбнулся, помог застегнуть ей браслет. Браслет, который подарил сам.

Вспомнился их единственный в этом году совместный с Гермионой поход в Хогсмит. Он тогда выбирал Кэти рождественский подарок, и Гермиона отыскала среди горы блестящих украшений этот браслет. Простой и очень симпатичный. Гарри помнил ее звонкий окрик:

— Гарри, посмотри вот на этот.

И улыбку, когда он решил браслет купить. С каким энтузиазмом и искренностью она выбирала подарки для их с Роном девушек. И ее открытая улыбка говорила о естественности и правильности. Вот только Гарри хотелось, чтобы все было иначе.

Он подарил ей редкое издание пособия по колдомедицине «Древние и простые заклинания от большинства недугов». Еще в прошлом году она пожаловалась Рону, что нигде не может найти эту книгу, а Гарри отыскал. Блеск в карих глазах, ее крепкие объятия и горячий шепот у самого уха:

— Спасибо… спасибо, я так давно ее искала. Как ты догадался?

— Я же волшебник.

И прядь ее волос щекочет щеку, от этого хочется смеяться. А еще хочется быть всесильным, чтобы заставить замереть время.

А вот сейчас она с Невиллом. Здравый смысл подсказывал, что это просто пара на вечер. Ведь он знал Гермиону и Невилла. Ревновать было абсурдно. Но почему-то, глядя на руку Невилла на ее талии, Гарри ревновал. Она была поразительно красива в этот вечер. И не столько из-за платья непривычного для нее ярко-синего цвета, сколько из-за чего-то нового, неуловимо преобразившего облик девушки. Платье, наверное, ей шло — Гарри не слишком разбирался в волшебной моде, к тому же видеть Гермиону в таком наряде было непривычно. Он привык к ее школьной форме, к потертым джинсам и вязаным кофточкам. Эта же Гермиона была незнакомой, и юноша немножко терялся. А еще в ее взгляде было что-то странное. Какой-то необычный блеск. Возможно это чары, которыми девчонки пользуются в такие вечера. Он не знал наверняка, он просто смотрел поверх головы Кэти на танцующую Гермиону. Невилл осторожно держал ее за талию и что-то говорил, а она звонко смеялась в ответ. Гарри бы не удивился, если бы узнал, что они обсуждают зелья, например. Да разве важна тема? Важен лишь ее лучистый взгляд и звонкий смех.

Кэти легонько коснулась губами его подбородка. Он улыбнулся и прижал ее к себе. Это было странно, но Гарри вдруг понял, что уже привык к этой неправильности.

Блез Забини отпила коктейль из высокого стакана. Они с Грегори Гойлом сидели за одним из столиков и негромко переговаривались.

Грег заметно нервничал. Его пальцы то и дело принимались отбивать дробь на крышке стола, а Блез старалась не думать ни о чем, кроме чуть горьковатого привкуса грейпфрутового коктейля.

За часы, минувшие после утреннего разговора, она успела накричать на Пэнси, пытавшуюся дать совет насчет приглашения Гойла, порвать свое праздничное платье (удобная вещь волшебство, пара заклинаний — и платье, как новое), написать письмо отцу, порвать его, испортить вечер Милисенте и не менее двадцати раз дать себе обещание не думать о Драко Малфое.

Ах да. Почти каждое обещание она давала, после того, как открывала альбом с колдографиями.

Так странно. Порвать нарядное платье за кучу галеонов она смогла, а обычную колдографию — нет. А всего-то делов — разорвать на мелкие клочки, чтобы с этим простым действием разбилась и исчезла боль в груди. Но стоило увидеть его насмешливый взгляд, чуть приподнятую бровь, полуулыбку, злость куда-то улетучивалась, а в горле начинало щипать. И она отшвыривала альбом и давала себе заведомо невыполнимое обещание. За эти несколько часов она прожила целую жизнь, как ей показалось. Целую жизнь без него. Наряжаться на бал, зная, что не для него. Волшебные духи — не для него. Прическа не для него. Взгляд в зеркало и желание закричать. Ведь это ложь! Все для него! И платье, и прическа, и духи, и улыбка, и слезы. Все для него. Всегда. Дойти до знакомой двери. Постоять в ожидании, надеясь, что та вдруг откроется, и человек, вышедший оттуда, обнимет, и все окажется сном. И одновременно бояться, что он действительно выйдет и снова причинит боль…

И ждать, верить непонятно во что, а потом все-таки пойти на бал с Грегом. Потому что не дождалась. И вспомнить совет Пэнси, увидев, как Грег нервно передергивает плечами на любой вопрос и отчаянно пытается завести нейтральный разговор. И сидеть за этим чертовым столиком, глотая горький коктейль, и неловко беседовать ни о чем, и не сводить глаз с двери. И не понимать, радоваться ли тому, что проклятая гриффиндорка с Лонгботтомом, или же этого увальня тоже можно пожалеть. А еще не понимать, что делать завтра. Предчувствовать растерянность во взгляде отца и сочувствие во взгляде матери… и бояться этого завтра. Ведь именно ей придется объясняться с родственниками. Хотя… зная его, он наверняка напишет. Возможно, и гостей не будет, и она просто окажется в своей комнате. И не будет вспоминать, как однажды проснулась в собственной постели от его поцелуя. Он приехал с отцом и тайком пробрался в ее спальню. Тогда она сердилась оттого, что ее разбудили. А сейчас отдала бы все на свете за то, чтобы вернуться в то прохладное летнее утро и почувствовать его холодную щеку, увидеть чуть покрасневший нос. Какой же глупой она была!