Цвет Надежды

— Более чем, — улыбнулся юноша. — Я же говорю, что выторговал ряд уступок. Эта — в том числе.

— Хорошо быть экономистом. Умеете торговаться.

— Здесь дело не в образовании, но, да, умею.

— Думаю, после помолвки этот вопрос вновь всплывет так или иначе.

— И что тогда?

— Надеяться, — ответил он. — Не знаю. У меня нет далеко идущих планов на этот счет. Все может измениться в любую минуту.

— Вы меня огорошили, — улыбнулась Пэнси.

— В общем-то, да. Может, в честь этого перейдем на «ты»? — предложила Пэнси.

— С удовольствием, — Роберт снова улыбнулся.

Пэнси улыбнулась в ответ. Она отметила про себя, что он много улыбается. И от этого выглядит… славным. Не таким, как Брэд, но… Пэнси зябко поежилась.

— Роберт, а можно вопрос?

— Да, конечно.

— Личного характера.

Юноша развел руки, показывая, что готов.

Он вздохнул, открыл рот ответить, улыбнулся, вновь стал серьезным.

— Нет, я все понимаю, — отозвалась Пэнси. — Вопрос странный, но мы же начистоту. Я прекрасно понимаю, что ты не был верен мифической невесте.

Некоторое время Роберт Моран молча разглядывал Пэнси Паркинсон. Он смотрел совсем не как жених на свою будущую невесту, не как мужчина на женщину. В его взгляде была смесь досады и веселья. Наконец он произнес:

— Я понял. Понял, почему ты так не хотела этой встречи.

Пэнси быстро отвела взгляд.

— Сейчас речь не обо мне. Я спросила тебя.

— У меня была любимая девушка, — с расстановкой произнес Роберт.

И замолчал. Пэнси некоторое время смотрела на край стеклянного столика, отмечая игру света на грани, а потом подняла голову:

— И? Что произошло?

— Расстались, — коротко ответил юноша.

— Потому что тебе пришлось согласиться на эту помолвку? — Пэнси вдруг испытала острое чувство сострадания к юноше, а еще почти болезненное узнавание своего двойника, человека, оказавшегося с тобой в одной лодке.

— Нет, — внезапно усмехнулся Моран. — Все гораздо прозаичнее. Просто она встретила другого юношу, который привлек ее больше. Вот и все.

Пэнси удивленно моргнула. В ее девичьей душе, несмотря на внешнюю силу и впечатление общей беззаботности и легкости, жило слово «навсегда». Если полюбить, то это обязательно навсегда. Она гнала это «навсегда» в случае с Брэдом. И порой ей казалось, что со временем все сотрется, исчезнет. Но в глубине души она боялась, что все же это «навсегда» поселится в сердце и не позволит выгнать дорогой образ прочь. А вот сейчас Роберт Моран вдруг открыл ей глаза на другую часть истории.

— Полтора года назад.

— Наверное, она тебя не любила.

— Не знаю, Пэнси. Ей казалось, что любила. И мне казалось, что она любила. Но, как сказал тогда мой дедушка, в нашем возрасте нет слова «любовь».

— Глупости. Есть.

— Я ответил так же.

— А сейчас ты в этом не уверен?

— Не знаю. Я еще на пути к решению этого вопроса. Хотя признаться, сейчас ситуация меня устраивает больше.

— Ясная голова и логичные поступки, а не желание свернуть горы ради кого-то.

Пэнси задумчиво посмотрела на юношу.

— Может, ты и прав.

И, когда в сгустившихся сумерках экипаж Моранов отъезжал от крыльца, скрываясь за пеленой метели, Пэнси вдруг поняла, что в нем… друг. Пэнси чувствовала на плече ладонь отца и думала о том, что цепкий взгляд Морана-старшего ее уже не пугает, как и навязчивое внимание матери Роберта. Она почему-то почувствовала себя защищенной, когда юноша, прощаясь, сжал ее локоть. И сейчас Пэнси мысленно желала ему счастливого пути. Так искренне, как только могла, потому что в голове вертелась мысль о том, что она отчаянно не хотела встречи в прошлый раз, и он, катаясь на горных лыжах, сломал себе руку и едва не повредил позвоночник. Поэтому сейчас Пэнси смотрела на метель с надеждой и… заботой. Ей было тепло в этот морозный рождественский вечер.

Гермиона вышла из больничного крыла и поняла, что устала до чертиков, до онемения в душе. Снова тупик. Снова пустой взгляд и упрямство этого мальчишки. А еще… нужно ли ему это? Вдруг ей все привиделось? Да и вообще, его проблемы совершенно другого уровня, а она тут со своими нелепыми сантиментами. Но что поделать, если для нее важно именно это? Видеть его. Слышать. И…

Гермиона потерла лицо и остановилась напротив окна, сжав край холодного подоконника. За стеклом сгущались сумерки. Как рано зимой садится солнце. Почти вечная ночь. Девушка удивленно подумала, что закат был давно, и видела она его при таких обстоятельствах, что лучше бы не видеть вовсе. А потом вспомнила про силовое поле, окружавшее поместье Малфоев. «Время творит здесь презабавные вещи», — зазвучал в памяти мальчишеский голос.

Сколько она так простояла, она не знала. Рождественский день растянулся до бесконечности, вместив в себя слишком много.

Гермиона резко обернулась. В двух шагах от нее стояла… Нарцисса Малфой.

Женщина выглядела слегка усталой, слегка встревоженной, слегка… спокойной. Все в ее образе было каким-то поверхностным, словно мимолетным. Тонкая морщинка на лбу сменялась полуулыбкой на губах, и тут же вздох. Словно миссис Малфой до сих пор не могла решить, как ей относиться к произошедшему.

Гермиона вдруг подумала, что мама Драко вряд ли знает, что случилось там, иначе на ее губах не появлялась бы улыбка. Это было бы слишком.

— Подруга Гарри Поттера навещает моего сына в лазарете, — с легкой улыбкой произнесла миссис Малфой. — Мне казалось, они не ладят. Или же я ошибалась?

— Нет, вы правы. Они действительно не ладят.

— Драко, конечно, не любитель рассказывать о своих конфликтах, но мне казалось, противостояние Гриффиндор-Слизерин все еще живо. Как-то так получалось, что на этих факультетах всегда находилась пара-тройка человек, обожавших друг друга чистой, незамутненной ненавистью.

— Вы ведь тоже заканчивали Хогвартс? — произнесла Гермиона, вспоминая старый школьный альбом. Непроницаемую и неживую девушку на колдографии, очень соответствовавшую образу миссис Малфой.

— Да.

— И в ваше время было также?

Нарцисса на миг помедлила с ответом, бросив быстрый взгляд в окно.

— Да. Мир меняется, а мы остаемся.

Женщина повертела кольцо на пальце.

— Я хотела поговорить с вами, мисс Грейнджер.

— Да, конечно.

Гермиона почувствовала желание втянуть голову в плечи и убежать.

Этот вопрос был, пожалуй, самым сложным из всех, на которые когда-либо предлагали ответить Гермионе. Самым сложным и самым важным. И сказать это малознакомой женщине — такой далекой, такой безупречной — казалось чем-то немыслимым.

— Я… Я… извините. Мне пора.

— Разумеется, — легко согласилась Нарцисса, отступая на шаг.

Гермионе вдруг подумалось, что так отшатывается толпа от приговоренных, словно находиться рядом уже опасно. Девушка подняла голову и подумала, что глупо бояться. Она едва не потеряла его там, на башне. Плевать. Она видит эту женщину, возможно, в последний раз в жизни. С чего бы ей волноваться о впечатлении, которое она произведет?