Window Dark - Время Красной Струны

— Так ты остаёшься? — прозвучал вопрос, и снова тишина.

Тиканье, шуршание и шелест. И тоска. Нет, Эрике расхотелось оставаться здесь. Не казались ей настоящими ни башни, ни ведьмы, ни покинутая Гномья Слобода. Хотелось поскорее вернуться. И не в лагерь, а сразу домой. И тогда все зловещие предсказания обернутся дурным сном. А рядом будут мама и папа. И бабушка. Ведь остаться сейчас в сказочном городе, значит, бросить их, сбежать, предать.

Словно снова Эрике стало пять лет, и все ушли в гости. А она боязливо ходит по опустевшей квартире и не может заставить себя выключить свет хотя бы в одной комнате. Самым страшным казалось, если родители не вернутся. Тогда всю жизнь пришлось бы провести в бесконечном шагании по комнатам. Ведь ни есть, ни спать не хотелось. Хотелось лишь, чтобы тоскливое ожидание закончилось как можно скорее. Сейчас же Эрике самой предложили задержаться в гостях. Но в пустой квартире теперь оставались все те, кого она любила. И если даже небо погаснет, то лучше встречать злой миг вместе с ними, а не прятаться и безмолвно плакать от нехорошего знания, что для них страшный день уже наступил.

— Нет, — замотала головой Эрика.

— Тогда поторопись, — предупредили часы. — Я перехожу в другое время. Мы больше незнакомы.

И стрелки перескочили. Толстая на два деления вперёд, тонкие аж на пять. И часы больше не казались живыми. Так, самый обычный механизм.

Эрика открыла дверь и зашагала по лестнице. Только через шесть ступенек она сообразила, что не опускается, а, напротив, идёт вверх. Под ногами развернулась широкая полоса, которая и привела сюда из директорского особняка непрошеную гостью. Всё исчезло. И мостовая из разноцветных плиток. И дома. И башенные шпили. И давно забытая синица. Эрика обернулась. Нет, не всё! Дубовая дверь с единорогами и соколом никуда не делась. В два прыжка девочка подскочила к ней. И замерла.

Открыть? Но ведь фальшивый гном предупреждал, что для неё обратной дороги теперь нет. А если заглянуть хотя бы одним глазочком? И увидеть пустое поле под низкими облаками, истекающими холодным бесконечным дождём? Радость от верхних пределов уже истрачена.

Девочка осторожно попятилась. Нет, не надо открывать. Гораздо легче думать, что за дверью остаётся сказочный город, наполненный удивительными созданиями и чудесами. А вовсе не грязное поле, на котором тебя никто не ждёт.

Мне показалось, весь мир замер, когда проникновенный взор Электрички отыскал меня в общем строю.

— Камский, — голос вытолкнул из строя моё тело, и оно уверенно, как взрослые на работу, зашагало к эспланаде. Поднимаясь по ступенькам, я думал, каким окажется новый флаг. Копошилась лёгкая надежда, что смогу опознать зашифрованную букву с первого взгляда. Колола жалость, что Эрики здесь нет, что она не увидит моего величия и не встанет рядом. Её руки не окажутся рядом с моими, когда холодная нить троса натянется и заскользит вниз, вознося полотнище. Но в душе я всё-таки торжествовал.

Тридцать два флагштока выросло на территории лагеря. Большую часть народ ещё не успел обнаружить. Правда, некоторые доставили нам сплошные неприятности. Например, завтрак получился скомканным. Флагшток разнёс крышу столовой и состарил здание на три века. Ворча, повара разводили костры и варили картошку в закопчённых вёдрах. Из их ругани становилось понятно, что они не собираются всю смену выпрягаться подобным образом. Какой-то частью я понимал, что им и не придётся. Что завтра в мир явится последняя, самая впечатляющая партия железных столбов. Что послезавтра… А что послезавтра? Что сотворит Электричка тогда? Во что превратит сто двадцать семь флагов? Но все волнения притупляло торжество. Как лётчик шагает к аэродрому, предвкушая первый полёт, так и я тянулся к эспланаде. Ведь флагшток, на котором будет водружён новый флаг, пробил доски её дальнего угла.

И тут я споткнулся и плюхнулся, как последний дурак. Когда я распластался, из строя послышались неподобающие смешки. Я немедленно вскочил, взбив вихрь чешуек осыпавшейся краски. Доски уже не скрипели, весело отзываясь на мои шаги. Из под ног доносилось сдавленное влажное покряхтывание, словно помост для торжеств построили ещё в позапрошлом веке, и он успел основательно сгнить.

Если второй флагшток серьёзно подпортил эспланаду, то после рождения третьего она откровенно дышала на ладан. Негодуя на предательскую доску, я вскочил, но приключения не закончились. Подошва проскользила по влажной слизи, выступившей на подгнивших досках, и я снова плюхнулся. Теперь я, наверное, напоминал щенка, ожидающего взбучки от суровой хозяйки. Электричка улыбнулась. Но не ободряюще и даже не мне. Куда-то вдаль, где народ молчаливо наблюдал за моими мучениями.

Кое-как я поднялся и вытер об штаны испачканные слизью руки. Пальцы Электрички сжимали флаг в заманчивой близи. Я тут же забыл о своём падении. Достаточно было просто взглянуть на небо. Взглянуть и представить, как возносится тугое полотнище.

Однако, забыл я о своём просчёте совершенно напрасно. Из-за спины донеслись неподобающие, недостойные столь великой минуты звуки. Народ смеялся. Подло. Взахлёб. С переливами. С подвыванием. Громко-громко. Смех настораживал и сбивал с толку. Смех грозил карами и не обещал прощения.

— Вот он, — и я увидел, как лицо Электрички подверглось коренным переменам. Наш последний герой.

Глаза выпучились и налились багрянцем. Улыбка стала невыносимо широкой, подъехав к самым ушам. Я перепугался, а народ продолжал выпадать. Эспланада от народа далеко, никто, кроме меня, и не заметил страшные изменения.

— Единственный, — с придыханием произнесла Электричка, — достойный поднимать флаги.

Зубы её превратились в длинные острые иглы.

— Не доверяющий эту миссию никому, — платье на спине начало распираться, словно там вырастали крылья. — Что скажем мы ему, ждущему нового подъёма?

В горле у меня пересохло. То ли от колдовства творившегося перед глазами, то ли от волнения, ведь подъём флага непозволительно задерживался.

— В шею его, — пророкотал Толька.

Из второго отряда тоже донеслись варианты, но здесь я их озвучивать не собираюсь.

Я всё ещё протягивал руки за флагом. Электричка отступала, я семенил следом, словно нас связывала невидимая нить, разорвать которую не в состоянии даже ангелы. Мы кружили по эспланаде, а народ шумел. А когда директриса повернулась к строю спиной, тот предстал передо мной во всём величии и многоголосье, и я почему-то испугался.

А пальцы чуть не коснулись полотнища.

Я до сих пор помню первый флаг пятого утра. Нежные перламутровые переливы, словно тысячи раковин посчитали за счастье закончить существование, превратившись в блестящую материю. А сквозь сполохи всех цветов радуги проступает россыпь снежинок. Я взглянул и понял, что если этот флаг поднимут не мои руки, то душа навечно опустеет, и уже ничто не сможет согреть её окаменевшие просторы.