Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – герцог

Пирамида блестит, словно высечена целиком из драгоценного камня. По размерам так эта побольше, чем Хеопсова, намного больше, и совсем новенькая, вон в ее сторону двигается огромная колонна каких-то существ…

Я присмотрелся, люди, если это люди, идут по пятеро в ряд, с боков на ездовых ящерах иногда проезжают стражи, раз уж в их руках длинные копья…

Голова закружилась от попыток рассмотреть поближе, пришлось присесть за грудой камней. При большом увеличении изображение начинает скакать так, что сразу же появляется головная боль.

Я смотрел, смотрел, и все больше холода и чувства отвращения заползало в сердце. Нечто подобное существовало и в моем мире. Когда Кортес ступил на южный материк, он был шокирован культом вампиризма и каннибализма в империи ацтеков. Тысячи и тысячи жертв постоянно умерщвлялись на вершине пирамид, после чего их мясо расчленялось тут же и раздавалось для пожирания всем собравшимся. Кровь лилась рекой, но ее тоже собирали для весьма прозаических целей.

Холод все сильнее проникал в мое тело, а отвращение вызвало легкий приступ тошноты. Вон там слева к пирамиде двигается еще колонна. Вершина широкая, плоская, там с десяток разделочных плит, все поставлено на поток: ни одного лишнего движения, расчленяют быстро и умело, внутренности складывают в тазы, тут же уносят и ставят взамен пустые. Тела расчленяют со знанием дела, разделяя по признакам и качеству мяса…

Кровь нарочито пускают широкими струями, это явно ритуальное, но одновременно и захватывающе красивое зрелище, когда огромнейшая пирамида купается в крови!

Внизу, правда, попадает в каменные желоба, дальше уходит в подземные резервуары.

– Прагматики, – сказал я с отвращением. – Похороны – бесцельная трата самого вкусного на свете мяса!.. Похоже, животных вообще не разводят. Или для самых бедных…

Стало чуть легче, когда понял, что расчленяют не только людей, но и уже совсем переродившихся или начинающих перерождаться: у многих толстые хвосты, как у ящеров, у других вытянутые вперед головы, будто крокодилы на задних лапах, почти у всех деформированные фигуры…

Нет, у нас было хуже: ацтеки расчленяли все-таки людей, соотечественников, даже не пленных… Нет, никакие иноземные твари не переплюнут в жестокой изощренности человека! Нам есть чем гордиться.

Я отступил, огляделся. К пирамиде идти глупо, не буду же спасать этих уродов, пусть пожирают сами себя, не жалко. А вот местный бы центр, дворец, храм…

Слева выступает из темного клубящегося тумана высокая каменная стена, блестящая то ли от росы, то ли от слизи. Пробежать придется через открытое и очень ярко освещенное пространство. Обязательно заметят, а мне бы лучше, чтоб как можно позже…

Хорошо, мелькнула мысль, что не смог взять своих зверей. Я человек, мне и ползком не стыдно, а они – звери гордыя…

Хотя, если честно, все-таки стыдно, что все-таки пытался взять в этот страшный мир. Так одиноко здесь и пронизывающе жутко, что как-то забываешь, что у них тоже есть свои маленькие права.

Войдя в личину исчезника, я пробежал как можно тише, стараясь, чтобы под ногами не хрустело, а шпоры не задевали камешки.

Впереди послышался сухой треск, с большого валуна спрыгнул некто и встал на залитой лунным светом дорожке. Высокий, широкий в плечах человек вышел навстречу и остановился в горделивой позе, загородив дорогу. В грязных лохмотьях, торчащих из-под помятой стальной кирасы, широкополой шляпе, сапоги высокие, с остатками шпор, где потеряны зубчатые колесики. Выглядит жутковато, однако я не заметил в нем привычной для обитателей этого мира согнутости. А еще за плечами небольшой треугольный щит, такие используют обычно конные рыцари.

Жуткий лунный свет держит лицо в тени, я напряг зрение, рассматривая в полумраке блестящие злые глаза, орлиный нос, плотно стиснутые губы. Нижняя челюсть, как у лошади, два шрама на подбородке, еще один – на щеке, да и бровь рассечена пополам так глубоко, что глаз уцелел чудом.

Он стоял, широко расставив ноги, левая рука привычно дернулась кверху. Знакомое движение, так щеголи поддергивают манжеты перед тем, как обнажить меч, однако у этого руки от локтей голые.

– Стой, смертный, – провозгласил он подчеркнуто нагло, – и пади на колени, чтобы я срубил тебе голову без твоего жалкого трепыхания.

Я подумал с дрожью в теле, что мое исчезничество здесь ничего не значит, видят все, как облупленного. С усилием вернулся в обычный вид, и снова неизвестный, казалось, не заметил никакой перемены.

– А ты хто? – спросил я.

Он сказал гордо:

– Я – Леопольд фон Ранке, самый великий грешник на свете!.. Я убивал невинных, насиловал, клятвопреступничал, лгал и предавал. Не было преступления, которое я бы не совершил!.. Но тебя зарублю просто, без затей.

– Почему? – спросил я.

Он посмотрел с некоторым интересом.

– А ты заслуживаешь большего? Четверования хотя бы? Пыток?

– Еще бы, – ответил я. – Сэр Леопольд, а вы нефть на сторону продавали?

Он поперхнулся, переспросил:

– А… как это?

– Даже не знаете? – спросил я. – Ну, сэр Леопольд, вы сама невинность. Вы вообще-то злодействовали с какой целью?

Он спросил оскорбленно:

– Я что, торговец?.. Я человек из благородного сословия!.. Преступление нуждается лишь в предлоге. А дальше одни преступления открывают путь другим. Всякое преступление безрасчетно!

Я кивнул:

– Вы правы. Никакое преступление не может иметь законного основания. Да и не должно. Однако известно, что только слабые совершают преступления. Сильному и счастливому они не нужны. У вас какая слабость?

Он злобно оскалил зубы.

– Слабость убивать тех, кто мне перечит!

Я вскинул руку, останавливая его на полпути.

– Стоп-стоп, сэр Леопольд. Вы говорите о себе как о невероятном бунтаре, ниспровергателе основ, нравственности, законности и всего-всего мироздания, но что-то вы показались мне сейчас каким-то смиренным послушником. Даже, я бы сказал, но боюсь вас оскорбить, робкой овцой…

Он взревел оскорбленно:

– Я?.. Объяснитесь, сэр, до того, как я вас разрублю на куски и буду пожирать ваше сырое мясо!

– Всякое преступление вульгарно, – объяснил я, – точно так же, как всякая вульгарность – преступление. Но я бы пошел дальше… Почему вы, такой великий бунтарь, вдруг смирились и стали кроткой послушной овечкой?

Он проскрежетал зубами:

– Я?

– Вы, – подтвердил я и, не ожидая разъяренного вопля, пояснил: – Почему не бунтуете и здесь?

Он крикнул яростно:

– Вы совсем одурели?.. Мы в аду!.. Здесь отбываем наказания за прошлую жизнь!

Я покачал головой, постарался смотреть высокомерно и с брезгливым состраданием.

– А я вот не сдался. Там я бунтовал, осквернял, буду и здесь. Только теперь уже против здешних устоев и местной нравственности! Даже супротив самой Темной Феи… чтоб она издохла, тварь поганая!