Элен Кашнер - Томас Рифмач

— Вот и славно, — заключила я. — А теперь, если вам будет удобно подождать здесь, юный… сэр, — и я осеклась, потому что этот неожиданный гость до сих пор не представился.

Он заметил мою неуверенность и сразу понял причину. Мальчуган вскинул голову, скрывая за надменностью робость.

— Я Хью Драммонд Карнеги, сын Эррола, графа Эррола. Мой отец граф шлет дары и просит совета у Рифмача.

— Добро пожаловать, — снова сказала я. Внезапно меня пронзила уверенность, что я уже видела его раньше. Только это никак не мог быть он: тот, кого я смутно припомнила, был старше. Но мысль сидела во мне занозой. Если не он, то, может, какой-нибудь родич? Но мы не знали никаких других Эрролов, или Драммондов, или Карнеги.

Я попрощалась с юным Эрролом, покрепче ухватила Тома за руку и вытащила за дверь.

— Очнись! — зашептала я ему в коридоре. — Сын Эррола гостит под твоей крышей! Тебе нечего бояться, какие бы темные тайны ты ни прятал. И не смотри так, словно тебя загнали в угол!

Томас вздернул голову и посмотрел на меня сверху вниз.

— Разве я говорил тебе, что тревожусь? Если будет какая-то опасность, я тебе сразу скажу.

Когда стол был накрыт, в зале появился наш Тэм, таща за собой Эррола и болтая без умолку. Похоже, продолжалась история про Тоби, мифического пони, которого Тэм уже несколько лет лелеял в своих мечтаниях и временами скакал на чем-нибудь подходящем по залам и коридорам, словно по полям. Эррол легко вошел в игру.

— Конечно, лошади побольше, чем пони, — донеслись до меня его слова, — но это вовсе не значит, что сердца у них больше.

— Тоби будет скакать, пока я не скажу, — говорил Тэм. — Я всегда даю ему яблоки. А твой конь ест яблоки? Мой — всегда ест.

Сын Эррола улыбнулся, и снова меня пронзило воспоминание. Я знала этот самодовольный взгляд… кого же мне так напоминает сын графа? А как отнесется Рифмач к тому, что фантазия его сына опередила правду отца? Вот уж действительно, яблоко от яблони!..

Когда ужин закончился, люди Эррола попросили разрешения присоединиться к нам. За едой играл деревенский скрипач, но мы всегда рады послушать что-нибудь новенькое, вот один из гостей и спел про Человека с Луны, который влюбился и с неба свалился. Потом поднялся еще один из гостей и исполнил для Нас красочную, с прыжками, джигу, которой научился на севере. Я захлопала в ладоши от восторга. Он поклонился мне и сплясал еще раз.

Я только удивлялась, откуда у них силы берутся скакать после целого дня дороги. Но они не сдавались, к общей радости нашей челяди. Может, надеялись, что Том сыграет для них? Надо бы предупредить, что он сегодня не в духе. Я уже приготовилась подняться и объявить о конце пира, когда один из них, разгоряченный вином, крикнул:

— Давай-ка, Эррол! Где твоя арфа?

Том резко обернулся к мальчику, а тому явно стало не по себе. Но все же Эррол нашел в себе силы беспечно ответить:

— Арфа моя там, где я ее оставил, дома. А тебе никак мало нашей поклажи для присмотра, а, Дэйви?

Мужчины засмеялись. Ясно, что мальчика любили, и на язык он был остер. Тем бы и кончилось, если бы Томас вдруг не сказал:

— У меня найдется для тебя арфа.

Это был открытый вызов, и мальчуган понял. Я только прикусила губу; ну уж, потом я Тому все выскажу! Чем бы ни досадили ему Эрролы, мальчик не виноват, и нечего вымещать на нем обиду.

Хью Эррол перевел дыхание, помедлил, размышляя, и осторожно проговорил:

— Как могу я осмелиться играть на арфе в вашем доме, господин?

— Вот и мне интересно, — угрюмо проворчал Томас, -как ты сможешь?

Эррол чуть приподнял голову. Ростом он был невелик, но успел научиться вздергивать подбородок, создавая впечатление, что смотрит на собеседника свысока, хотя на самом деле смотреть ему приходилось снизу вверх.

— Раз вы просите, — сказал он, — я готов.

— Хорошо, — кивнул Томас и добавил погромче, чтобы слышали в зале:

— Ты сам выберешь арфу, которая тебе по руке.

Слуг отправили за арфами; люди Эррола довольно переглядывались, а я молила про себя: он должен быть хорошим арфистом, просто обязан! Но Томас смотрел на эти вещи по-другому — и внезапно я почувствовала в нем чужака, странника, которому довелось повидать слишком много разных залов.

Принесли арфы; он послал всего за двумя, хотя у него их было куда больше. Одна — совсем новая, большая, в новом стиле, а другая — его старая дорожная арфа. Я помнила ее: она была с ним, когда мы впервые встретились, на ней он начал играть, когда вернулся из Эльфийской Страны.

Даже не взглянув на первую, Эррол взялся за старую и начал ее настраивать. Он умел это делать, не то, что большинство рыцарей, годных только на то, чтобы протренькать пару песенок в угоду даме. Но когда она была наконец настроена и зал начал затихать, готовясь слушать, он вдруг протянул инструмент Томасу со словами:

— Не сыграете ли сначала вы, господин? Его выдержке можно было лишь позавидовать. Лучший арфист всегда играет вторым. Томас протянул руку к арфе, и несколько мгновений они оба держались за обод, не принимая и не выпуская ее. Мальчик начал заводиться и с вызовом бросил:

— В детстве я часто слышал от матери рассказы о вашей искусной игре при дворе.

Теперь Томас вздернул подбородок и посмотрел на него сверху вниз. Мальчик тоже задрал голову, и тут я воочию увидела то, чего никак не могла вспомнить: две руки на арфе, вздернутые подбородки, длинные носы и высокомерный взгляд Боже, как они были похожи!

Я пискнула, не громче мыши в углу, и тут же умолкла;

— Играй, — только и сказал Томас.

Никто, кроме нас троих, не понял истинной основы поединка. Люди Эррола с удовольствием смотрели, какая честь оказана их молодому господину. Эррол сел, примостил арфу — рядом с его щуплой фигуркой она казалась больше, чем в руках Тома, — взял несколько нот.

Я не думала, что замечу, но в его руках арфа звучала по-другому. Он взял еще несколько нот, так медленно, словно грезил наяву. Но постепенно начала складываться мелодия — я узнала мотив, хоть он и звучал иначе, — словно об одном и том же событии рассказывают два разных очевидца. Это был «Тонущий Ис». Эррол играл медленно и внимательно, проверяя, как отражается звук от стен и кровли, поддразнивая слушателей паузами. Потом начали вздыматься волны, зазвонили городские колокола, игра его стала по-юношески горячей, так что последние крики чаек звучали почти диссонансом, а сокрушительные удары последних волн гудели, как погребальный колокольный звон.

В восхищенной тишине, встретившей его, он помедлил, смахнул со лба темную прядь, словно других забот у него и не было. Никто не шелохнулся. Он поглядел на Томаса.

— Петь можешь? — потребовал тот.

— Случалось, — ответил мальчик, и голос его чуть запнулся. Но он отважно начал новый мотив: легкий речитативный аккомпанемент и негромкий, но чистый голос: