Стефани Майер - Сумерки (пер. Аделаиды Рич)

— Потому что…?

Он сделал глубокий вдох и уставился в небо, на давящие клубы тяжелых темных туч, которые, казалось, можно было достать рукой.

— Когда мы охотимся, — медленно, неохотно заговорил он, — Мы забываем о разуме и целиком отдаемся чувствам. Особенно обонянию. Если бы ты оказалась где-нибудь рядом со мной, когда я не контролирую себя…

Он встряхнул головой, по-прежнему угрюмо глядя на серые тучи.

Я не дала дрогнуть ни единому мускулу на своем лице, потому что знала, что сейчас он быстро взглянет на меня — оценить мою реакцию. Мое лицо не выдало ничего.

Но наши взгляды зацепились друг за друга, и молчание стало еще тише — и глубже. Его требовательный упорный взгляд, казалось, заставил воздух потрескивать от знакомого электричества. И только когда все поплыло у меня перед глазами, я осознала, что перестала дышать. Когда я судорожно втянула в себя воздух, нарушая молчание, он закрыл глаза.

— Белла, я думаю, сейчас тебе лучше пойти домой. — Его голос был низким, хриплым, он снова смотрел в небо.

Я открыла дверь, и сухой холодный ветер, ворвавшийся внутрь, привел меня в чувство. Опасаясь, что из-за тумана в голове непременно упаду, я очень аккуратно вылезла из машины и, не глядя назад, захлопнула дверь. Стрекот опускающегося стекла заставил меня остановиться.

— Эй, Белла! — позвал он мне вслед. Голос был уже спокойнее. Он склонился к открытому окну со слабой улыбкой на губах.

— Что?

— Завтра моя очередь.

— Твоя очередь?..

Он улыбнулся шире, зубы сверкнули в полумраке:

— Задавать вопросы.

Он отвернулся, машина резко рванула с места и исчезла за углом прежде, чем я успела собраться с мыслями. Улыбаясь, я зашла в дом. Ясно было, что завтра мы увидимся.

Той ночью Эдвард, как обычно, царил в моих снах, но их атмосфера изменилась. Напоенная колдовским электричеством, непрочная ткань сновидений то и дело рвалась от напряжения, и я всю ночь ворочалась с боку на бок, постоянно просыпаясь. Только ближе к утру удалось провалиться в глухое, тяжелое забытье.

Проснулась я разбитая, но все с тем же ощущением нетерпеливого ожидания, с каким легла спать. Я натянула коричневую водолазку и неизбежные джинсы, вздыхая по открытым топам и коротким шортам. Завтрак, как и ожидалось, прошел тихо и спокойно. Чарли пожарил себе яичницу, я съела чашку овсянки. Казалось, он забыл про субботу. Но он встал из-за стола, понес тарелку в раковину и словно ответил на мой немой вопрос.

— Насчет субботы… — начал он, открывая воду.

Я съежилась.

— Что, пап?

— Ты все еще хочешь ехать в Сиэтл? — спросил он.

— Был такой план.

Я поморщилась. Только бы он не начал расспрашивать, а то придется на ходу сочинять непротиворечивую полуправду. Он выдавил немного жидкого мыла на тарелку и растер его щеткой.

— И ты уверена, что не успеешь вернуться до начала танцев?

— Я не иду на танцы, папа! — я сердито посмотрела на него.

— Тебя разве никто не пригласил? — спросил он, стараясь скрыть озабоченность тщательным мытьем тарелки.

Я обошла ловушку:

— На этот бал девушки сами приглашают парней.

— А-а. — Он нахмурился и взялся за полотенце.

Я посочувствовала Чарли. Должно быть, трудно быть отцом: постоянно боишься, что твоя дочь встретит парня своей мечты, и еще больше боишься, что этого не случится. Он бы испугался до смерти, вздрогнув, подумала я, получи он хоть намек на то, кто нравится его дочери.

Чарли ушел, помахав мне на прощанье рукой. Я пошла наверх, чтобы почистить зубы и собрать книги. После того, как стих шум отъезжающей патрульной машины, понадобилось подождать всего пару секунд перед тем, как снова выглянуть в окно. Серебристый «Вольво» уже стоял на подъездной дорожке вместо машины Чарли. Я кувырком скатилась по лестнице и выпрыгнула за дверь, размышляя, сколько еще раз мы исполним этот странный утренний ритуал. Хоть бы он стал вечным и неизменным, как восход солнца.

Эдвард ждал в машине. Казалось, он не глядел на меня, пока я закрывала дверь, не потрудившись даже запереть ее на замок. Я подошла к машине и смущенно остановилась, прежде чем залезть внутрь. Он спокойно улыбался мне — как всегда, безупречный и прекрасный, восторг и мука одновременно.

— Доброе утро, — промурлыкал он. — Как себя чувствуешь?

Его глаза изучающе пробежались по моему лицу, словно вопрос содержал в себе нечто большее, чем простую вежливость.

— Хорошо, спасибо.

Мне всегда было хорошо — и даже лучше, чем просто хорошо, — когда он был рядом.

Его взгляд упал на круги у меня под глазами.

— У тебя усталый вид.

— Никак не могла заснуть, — призналась я, неосознанным движением перебрасывая волосы на плечо, чтобы было за чем спрятаться.

— Я тоже, — поддел он меня, заводя двигатель. Я уже начала привыкать к тихому урчанию «Вольво». Наверняка рев мотора пикапа здорово меня напугает, когда придется снова сесть за руль самой.

Я засмеялась.

— Не сомневаюсь. Но все же я спала чуть дольше, чем ты.

— Бьюсь об заклад, что да.

— Так что ты делал этой ночью?

Он засмеялся.

— Даже не думай. Сегодня я задаю вопросы.

— Да, правда. И что ты хочешь узнать?

Я наморщила лоб. Никак не могла понять, что было такого интересного в моей скромной персоне?

— Какой твой любимый цвет? — с убийственной мрачностью спросил он.

Я закатила глаза.

— Каждый день по-разному.

— Какой твой любимый цвет сегодня? — на его лице застыло торжественно-строгое выражение.

— Наверное, коричневый.

Я часто одевалась по настроению.

Он фыркнул, растеряв всякую серьезность.

— Коричневый? — недоверчиво спросил он.

— Конечно. Он теплый. И, знаешь, мне его не хватает. Все, что должно быть коричневым — земля, скалы, стволы деревьев — здесь покрыто какой-то хлюпающей зеленой кашей, — пожаловалась я.

Казалось, мой короткий монолог его очаровал. Он внимательно посмотрел мне в глаза.

— Ты права, — снова серьезно сказал он. — Коричневый действительно теплый.

Он быстро, но все равно как-то нерешительно протянул руку и убрал волосы мне обратно за спину.

Мы уже подъехали к школе. Он развернулся ко мне, загоняя машину на парковку.

— Какой диск сейчас у тебя в CD-плеере? — спросил он с таким лицом, словно хотел вырвать у меня признание в убийстве.

Я поняла, что так и не вынула диск, подаренный Филом. Когда я назвала имя группы, он немного странно улыбнулся краем губ и открыл ящик под CD-плеером в машине. Там в страшной тесноте лежали десятка три дисков. Он выудил один и протянул мне.

— Дебюсси и это ? — он поднял вверх одну бровь.

Такой же диск, как у меня. Я разглядывала знакомый рисунок на обложке, не поднимая глаз.

Так продолжалось весь день. Провожая меня на английский, встречая после испанского, сидя рядом в столовой, он не переставая расспрашивал обо всех, даже самых незначительных, подробностях моей жизни. Какие фильмы я люблю, а какие терпеть не могу, места, где я побывала и мечтаю побывать, и книги — бесконечно, книги.