Стефани Майер - Сумерки (пер. Аделаиды Рич)

Я не помню, когда последний раз мне пришлось так много говорить. Чаще всего я смущалась, уверенная в том, что мои ответы навевают скуку. Но его сосредоточенность и неиссякающий интерес вынуждали меня продолжать. Обычно вопросы были легкими, но некоторые вгоняли меня в краску. Если удавалось поймать меня на этом, Эдвард не трогался с места до тех пор, пока не добирался до сути при помощи нового шквала вопросов.

Например, он спросил меня, какой мой любимый драгоценный камень, и я без размышлений ляпнула: «Топаз». Он сыпал вопросами с такой скоростью, что я не успевала обдумать ответ — словно заставлял пройти психологический тест, когда надо отвечать первое, что приходит в голову. Наверняка он продолжил бы в прежнем темпе — похоже, у него был какой-то список в голове — если бы я не покраснела. Потому что до недавнего времени моим любимым камнем был гранат. Невозможно было, глядя в его глаза цвета жидких топазов, не понять, почему я сбилась. И он терзал меня до тех пор, пока не выжал признание.

— Ну же, говори, — велел он после того, как загипнотизировать меня не удалось (главным образом потому, что я благоразумно отвернулась и не смотрела ему в лицо).

— Твои глаза сегодня такого цвета, — вздохнула я, сдаваясь и неотрывно глядя на свои руки, которые играли с завитком волос. — Наверное, две недели назад я сказала бы «оникс».

Он заставил меня выдать слишком многое, и я боялась, что моя невольная честность вызовет в нем давно знакомый странный гнев. Так бывало всякий раз, когда я забывалась и откровенно показывала, насколько сильно увлечена им.

Но пауза оказалась очень короткой.

— Какие цветы ты любишь? — выпалил он.

Я вздохнула с облегчением, и игра в психоанализ продолжилась.

Биология снова оказалась мучением. Эдвард продолжал свои расспросы до тех пор, пока мистер Беннер не вошел в класс, опять волоча за собой видеосистему. Когда учитель подошел к выключателю, Эдвард быстро отодвинул свой стул подальше от меня. Но это не помогло. Как только комната погрузилась в темноту, та же невидимая электрическая дуга пролегла между нами, и неумолимое страстное желание протянуть руку и коснуться его холодной кожи скрутило меня вновь.

Я склонилась вперед и опустила подбородок на сплетенные руки. Спрятав таким образом пальцы, я крепко вцепились в край стола. Это позволяло не поддаваться неразумным импульсам, бередившим душу. Я не смотрела на него, так как боялась, что встречу его взгляд, и это усугубит проблему. Я честно пыталась сосредоточиться на фильме, но к концу урока опять не могла вспомнить, о чем он был. Когда мистер Беннер включил свет, я опять, как вчера, вздохнула с облегчением и наконец взглянула на Эдварда — в его глазах отражалась борьба противоречий.

Он молча поднялся и стоял неподвижно, ожидая меня. Мы молча дошли до спортзала. И, как вчера, он без слов коснулся моего лица — на этот раз провел тыльной стороной руки от виска к подбородку — повернулся и пошел прочь.

Физкультура прошла быстро — снова Майк показывал «театр одного актера», играя за двоих. Сегодня он не заговаривал со мной, то ли из-за отсутствующего выражения моего лица, то ли еще злился на меня за вчерашнее. Где-то в уголке сознания тлело раскаяние, но мне было не до Майка.

Я поспешила в раздевалку и лихорадочно переоделась, понимая, что чем быстрее я буду двигаться, тем быстрее окажусь рядом с Эдвардом. Разумеется, в спешке я стала еще более неуклюжей, чем обычно. Наконец я все-таки вывалилась за дверь. Он, как вчера, стоял на том же месте, и дурацкая улыбка снова расползлась во всю ширь моего лица. Он улыбнулся в ответ, а потом возобновил допрос.

Теперь вопросы стали другими, на них было сложнее ответить. Он хотел знать, как именно я скучаю по дому, чего из прежней жизни мне не хватает, требовал подробных описаний. Мы долго сидели в машине перед домом Чарли, небо успело потемнеть, и неожиданный дождь забарабанил по крыше.

Я старалась описать невозможное: запах креозота — горьковатый, немного смолистый, но очень приятный, острый треск цикад в июле, легкую перистую сухость древесных ветвей, саму огромность бело-голубого покрова небес, раскинутого от горизонта до горизонта и лишь кое-где пронзенного невысокими шпилями пурпурных вулканических скал. Труднее всего было объяснить, почему все это так прекрасно, почему так действует на меня — оправдать красоту, не связанную со скудной, колючей, часто полумертвой растительностью. Красоту, суть которой — скорее в самой обнаженности формы земли, открыто тянущейся к солнцу своими неглубокими чашами долин и скалистыми холмами. Я поймала себя на том, что использую жесты, стараясь точнее донести до него свои мысли.

Его спокойные пытливые расспросы наконец развязали мой язык, и я заговорила свободно, забыв о смущении от того, что весь разговор вертелся вокруг меня. Но вот, когда я окончила детальное описание своей вечно неприбранной комнаты в Финиксе, он не задал очередного вопроса.

— Ты закончил? — с облегчением спросила я.

— Даже до середины еще не дошел. Просто твой отец скоро будет дома.

— Чарли! — я неожиданно вспомнила о его существовании и вздохнула. Я взглянула в темное от дождя небо, но оно молчало.

— Ого, как поздно! — вслух удивилась я, посмотрев на часы.

Поразительно, как долго мы проговорили — Чарли уже должен был вот-вот приехать домой.

— Сумерки, — тихо проговорил Эдвард, глядя на западный горизонт, затянутый темными тучами. Его голос был задумчив — мыслями он витал где-то далеко, устремив вперед невидящий взгляд.

Я не отрываясь смотрела на него. Он вдруг обернулся ко мне.

— Для нас это самое безопасное время суток, — сказал он, отвечая на мой невысказанный вопрос. — Самое легкое время. Но в каком-то смысле и самое печальное. Еще один день закончился, и снова наступает ночь. Темнота так предсказуема, правда?

Он тоскливо улыбнулся.

— Я люблю ночь. Если бы все время было светло, мы никогда не увидели бы звезды. — Я нахмурилась. — Хотя здесь их все равно почти не видно.

Он засмеялся, и атмосфера внезапно разрядилась.

— Чарли будет здесь с минуты на минуту. Поэтому, если ты не хочешь дать ему понять, с кем проведешь субботу… — он поднял одну бровь.

— Нет уж, увольте. — Я подхватила книги, почувствовав, как онемело все тело от долгой неподвижности. — Так значит, завтра моя очередь?

— Конечно, нет! — он изобразил шутливое негодование. — Я же говорил, что еще не закончил!

— Ну о чем еще можно меня спрашивать?

— Завтра узнаешь.

Он протянул руку к моей двери, чтобы открыть ее, и его неожиданная близость заставила мое сердце выделывать сумасшедшие кульбиты.

Но его рука так и застыла на ручке двери.