Стефани Майер - Сумерки (пер. Аделаиды Рич)

— Тогда мы приехали.

Он хотел поскорей избавиться от меня, возможно, надеясь на то, что я не спрошу сдачу.

— Спасибо, — прошептала я.

Нечего бояться, напоминала я самой себе — дом был пуст. Надо было торопиться: меня ждала мама, испуганная, беспомощная.

Я подбежала к двери, привычно потянулась наверх, достала из-под карниза ключ и отперла замок. Внутри было темно и тихо — как всегда бывало в наше отсутствие. Я побежала к телефону, по пути зажигая свет. В кухне на белой пластиковой доске аккуратным мелким почерком был записан десятизначный номер. Я стала нажимать кнопки на телефоне, то и дело не попадая. Пришлось повесить трубку и начать заново. Я сконцентрировалась и начала медленно нажимать кнопки по одной. Наконец, все получилось. Я поднесла трубку к уху, она дрожала в моей руке. Раздался всего один гудок.

— Здравствуй, Белла, — вновь отозвался приятный голос. — Ты справилась на удивление быстро. Я поражен.

— Мама в порядке?

— С ней все просто превосходно. Не волнуйся, Белла, я не собираюсь с ней ссориться. Конечно, если ты придешь одна.

Беспечный тон развлекающегося бездельника.

— Я приду одна.

Еще никогда в жизни я не была столь беспросветно одна.

— Очень хорошо. Ты знаешь балетную студию за углом?

— Да, и я знаю, как туда попасть.

— Что ж, тогда до скорой встречи.

Я повесила трубку и выбежала из комнаты, из дома, обратно под солнечный жар.

У меня не было времени оглядываться, да и не хотелось видеть свой дом таким, каким он был сейчас — символом страха, а не уюта. Последним, кто побывал в нем, был мой враг.

Где-то в уголке моего глаза почти возникла мама — я увидела, как она стоит в тени большого эвкалипта, рядом с которым я любила играть ребенком. Или как, опустившись на колени, возится с клумбой — небольшим островком грязи вокруг почтового ящика, кладбищем увядших растений, павших жертвой ее садоводческого рвения. Воспоминания были гораздо лучше, чем то, что мне сегодня придется увидеть. Но я бежала прочь от них, завернула за угол, оставив их позади.

Мне казалось, что мои ноги вязнут на ходу, словно я бегу по мокрому песку — никак не удавалось воспользоваться преимуществами бетона. Я несколько раз споткнулась и даже упала, ободрав ладони об асфальт, но тут же поднялась и рванулась вперед. Наконец я добралась до угла. Еще одна улица: я бежала дальше, задыхаясь, пот струился по лицу. Сверху жарило солнце, меня ослепляли его яркие блики, отражающиеся от белого бетона. На открытом пространстве я чувствовала себя очень уязвимой. С неведомой доселе одержимостью я жаждала зеленой защиты лесов Форкса — словно защиты родного дома...

Еще раз свернув за угол, я оказалась на улице Кактус. Вот и студия — она ничуть не изменилась. Парковка перед ней была пуста, все окна закрыты вертикальными жалюзи. Я совсем выбилась из сил и не могла больше бежать, усталость и страх высосали все мои силы. Я думала о маме и медленно переставляла ноги — одну за другой, одну за другой.

Подойдя к двери, я увидела объявление, написанное от руки на ярко-розовой бумаге. В нем говорилось, что студия закрыта на весенние каникулы. Я взялась за ручку и осторожно повернула. Дверь была не заперта. Я постаралась привести дыхание в порядок и открыла дверь.

В пустом холле было темно и прохладно — урчал кондиционер. Пластиковые кресла были составлены рядами вдоль стен, ковер пахнул шампунем. В маленькое окошко был виден западный зал — в нем было темно. Восточный зал, более просторный, был освещен, но жалюзи были опущены.

Внезапно меня объял такой ужас, что я буквально застыла на месте, не в силах сделать вперед ни шага.

И тут мама снова позвала меня.

— Белла? Белла? — все с той же истерической ноткой в голосе. Я метнулась к двери, из-за которой доносился голос.

— Белла, ты так напугала меня! Никогда больше так не делай! — я вбежала длинную, с высоким потолком комнату и стала оглядываться вокруг, чтобы понять, откуда же слышался ее крик. Тут она засмеялась, и я резко развернулась на звук.

Вот она, на экране телевизора, с облегчением треплет меня по волосам. Это было на День Благодарения, мне было двенадцать. Мы поехали в Калифорнию повидать бабушку — ровно за год до ее смерти. Как-то мы пошли на пляж, я перегнулась слишком низко через ограждение пирса, и она увидела, как я дрыгаю ногами в воздухе, пытаясь побороть силу земного притяжения, чтобы не свалиться в воду. «Белла! Белла!» — кричала она мне тогда, обмирая от страха.

По экрану телевизора побежала рябь.

Я медленно обернулась. Он неподвижно стоял у второго выхода — настолько неподвижно, что с разбегу я его не заметила. В его руке был пульт управления. Мы обменялись долгим взглядом, и он улыбнулся. Потом прошел мимо меня, довольно близко, и положил пульт рядом с телевизором. Я, как зачарованная, следила за ним глазами.

— Прости, конечно, Белла, но мне кажется, даже хорошо, что твоей маме не пришлось на самом деле поучаствовать в этой истории, — вежливо проговорил он приятным голосом.

И тут меня осенило. С мамой все в порядке, она по-прежнему во Флориде. Она не получала моего сообщения. Она видеть не видела этих красных глаз на нереально белом лице, которые сейчас смотрели на меня. С ней все хорошо.

— Да, — ответила я с неприкрытым облегчением в голосе.

— Да ты вроде как не сердишься на то, что я провел тебя?

— Нет, не сержусь.

Неожиданная радость придала мне сил. Какая теперь разница? Все это скоро кончится. Чарли и мама не пострадают, им никогда не придется бояться. Меня охватил какой-то хмельной кураж. Та часть моего мозга, что ведала аналитическими способностями, тихо шептала, что я вот-вот могу спятить от перенапряжения.

— Как странно. Ты на самом деле говоришь то, что думаешь.

Он взглянул на меня с интересом. Радужки его глаз были почти черными, лишь по краям слабо отсвечивали красным. Голоден.

— Надо отдать должное твоему племени — среди вас иногда встречаются очень занятные экземпляры. Я даже стал находить своеобразное удовольствие в наблюдении за людьми. Просто удивительно — многие из вас бывают самоотверженны до абсурда.

Он стоял в нескольких шагах от меня, сложив руки на груди, и с любопытством меня рассматривал. Ни в его лице, ни в позе не было ничего угрожающего. Он выглядел настолько обыкновенным, что казалось просто невозможным найти в нем хоть что-нибудь примечательное. Если не считать белой кожи и обведенных темной тенью глаз — но к этим особенностям я совсем привыкла за последнее время. На нем была бледно-голубая рубашка с длинными рукавами и линялые джинсы.

— Полагаю, сейчас ты скажешь мне, что твой парень за тебя отомстит? — спросил он, как мне показалось, с надеждой.